Дом правительства

Кулаки, уголовники, бывшие оппозиционеры и «бывшие люди» были не единственными потенциальными вредителями. Одновременно с антикулацкой кампанией Народный комиссариат внутренних дел провел ряд «национальных операций» против лиц, связанных с враждебными государствами. 25 июля началась немецкая операция, 11 августа – польская. За ними последовали румынская, латвийская, греческая, эстонская, литовская, финская, иранская, болгарская, македонская, афганская, китайская и «харбинская» (направленная против работников КВЖД, вернувшихся в СССР). Кандидаты на арест отбирались на основании этнической принадлежности и других признаков потенциальной восприимчивости к вражеской пропаганде (владение языком, пребывание в стране, изучение истории, переписка с иностранцами). Квоты не применялись, но списки арестованных (так называемые «альбомы») утверждались Ежовым, Вышинским или их заместителями. 21 марта 1938 года Фриновский выразил недовольство тем фактом, что среди 4142 арестованных в ходе немецкой операции в Свердловске оказалось только 390 немцев и что то же явление наблюдалось в отношении польской (390 поляков на 4218 арестованных), латвийской (12 на 237), харбинской (42 на 1249) и румынской (один на 96) операций. «По финской операции ни одного финна вообще не арестовано, но зато значатся 5 русских, 8 евреев и 2 прочих». Польская операция была самой масштабной (139 835 осужденных, 111 091 расстрелянных), финская – самой летальной (более 80 % расстрелянных), а латвийская – самой политически деликатной (из-за большого числа латышей в рядах НКВД). Одновременно проводились депортации из приграничных районов. Самой крупной из них стала высылка 170 тысяч корейцев с Дальнего Востока в Казахстан и Среднюю Азию в сентябре – октябре 1937 года.[1566]

Согласно неполным и постоянно обновляющимся данным, с августа 1937-го по ноябрь 1938 года в ходе антикулацкой операции было осуждено 767 397 человек, в том числе 386 798 по первой категории (при первоначальных лимитах 268 950 и 75 950). В ходе национальных операций было вынесено 335 513 приговоров, из них 247 157 по первой категории[1567].

Залогом успешной работы НКВД была «беспощадность к врагу». Предшественник Миронова на посту начальника Западно-Сибирского управления НКВД В. М. Курский требовал от своих сотрудников «большевистской озлобленности к зиновьевско-каменевским подлецам». Глава секретно-политического отдела прививал подчиненным «злобу и ненависть к контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банде». Сам Миронов лично допрашивал арестованных, присутствовал при расстрелах и разоблачал замаскировавшихся врагов (в том числе второго секретаря крайкома В. П. Шубрикова и председателя крайисполкома Ф. П. Грядинского). После того как заместитель начальника секретно-политического отдела проявил малодушие, застрелившись в своем кабинете, экстренное партийное собрание под председательством Миронова осудило «этот предательский и грязный поступок». Когда один из следователей не смог добыть необходимые показания, Миронов выступил на заседании парткома. «Боролся ли Кузнецов вообще с врагами народа? Боролся, но в этой борьбе у него ноги дрожали… Враг прикинется божьей овечкой, у Кузнецова же ноги крепко не стоят, он и колеблется». Партком вынес Кузнецову строгий выговор за «оппортунистические колебания, выразившиеся в проявлении элементов неверия в виновность врагов народа», и призвал его выйти на пенсию по состоянию здоровья (в возрасте тридцати пяти лет)[1568].

Большевистская озлобленность сосуществовала с другим обязательным качеством чекиста – партийной чуткостью. Мягкое наказание Кузнецова объяснялось его прошлыми заслугами и искренним желанием преодолеть колебания. Когда сотрудник секретно-политического отдела К. К. Пастаногов подвергся осуждению товарищей за отказ принимать участие в расстреле дяди, Миронов выступил в его защиту.

Приводить в исполнение приговор может не всякий чекист – просто иногда по состоянию здоровья, поэтому выдвигать его как мотив прямого политического обвинения будет не совсем правильно, особенно имея в виду, что Пастаногов не был назначен в этот наряд. На его дядю первые материалы о контрреволюционной деятельности поступили от тов. Пастаногова. И если бы даже Пастаногов заявил, что ему неудобно идти расстреливать дядю, здесь, мне кажется, не было бы нарушения партийной этики[1569].

Собрание постановило считать Пастаногова реабилитированным и призвало к проявлению большей партийной чуткости.

В случае Миронова единственным источником чуткости была его жена Агнесса.