Дом правительства

Чем сильнее элемент борьбы с могучим еще капиталистическим врагом, тем необходимее… момент «авторитарности», суровой дисциплины, четкости, дружности, быстроты в действии и т. д. С точки зрения неисторической, с точки зрения идеальных абсолютов и пустой фразеологии можно сколько угодно нападать на «авторитарность» и «иерархию» в СССР. Но сама эта точка зрения пуста, абстракта и бессодержательна. И здесь единственно правильным может быть только исторический аспект, который выводит нормы целесообразного из конкретной исторической обстановки и общей цели, точно так же определяющейся «большими шагами» исторического процесса[1740].

После девяти с половиной месяцев в тюремной камере он был готов погибнуть под большими шагами исторического процесса. 19 декабря 1937 года он написал Сталину.

Сейчас переворачивается последняя страница моей драмы и, возможно, моей физической жизни. Я мучительно думал, браться ли мне за перо или нет, – я весь дрожу сейчас от волнения и тысячи эмоций и едва владею собой. Но именно потому, что речь идет о пределе, я хочу с тобой заранее, пока еще не поздно, и пока пишет еще рука, и пока открыты еще глаза мои, и пока так или иначе функционирует мой мозг.

Чтобы не было никаких недоразумений, я с самого начала говорю тебе, что  (общества) я 1) ничего не собираюсь брать назад из того, что я понаписал; 2) я ничего смысле (и по связи с этим) не намерен у тебя ни просить, ни о чем не хочу умолять, что бы сводило дело с тех рельс, по которым оно катится. Но для твоей информации я пишу. Я не могу уйти из жизни, не написав тебе этих последних строк, ибо меня обуревают мучения, о которых ты должен знать[1741].

Он по-прежнему не понимал, что происходит, по-прежнему отделял личное от общественного, по-прежнему верил в раздельное существование Кобы и товарища Сталина. Он был готов сыграть свою роль в предстоящем искупительном ритуале, но давал «предсмертное честное слово», что невиновен в преступлениях, в которых признался. И что признался, чтобы показать, что разоружился. Но он не вполне разоружился – он продолжал настаивать, как Иов до появления Господа, что ответственность отдельного человека за конкретные поступки не безразлична большим шагам исторического процесса.