Дом проблем

То, что вызвали в полночь, не было необычным. Странно, что телефон на один звонок заработал, а потом вновь отключился. И ночной Грозный совсем пустынный, не жилой, не живой, даже редкая машина не проедет. И все равно весна, уже чувствуется аромат цветения, и звезды ближе, ярче, словно тоже зацвели. И ветерок теплый, ближе к Сунже сырой, так что запахло тиной. И почему-то Ваха хотел, пройдя мимо президентского дворца, дойти до набережной, посмотреть на половодье. Но его окликнули, видно, ждали, исподтишка чем-то тяжелым оглушили. Когда выкручивали руки, он вроде пришел в себя, да было поздно — вновь удар.

Теорию марксистско-ленинской диалектики Мастаев изучил вроде бы неплохо, а теперь и практику предстояло познавать, потому на сей раз изолировали его в подвальное помещение.

— Выпустите меня из тюрьмы, — требует он, — это не восемнадцатый и не тридцать седьмой год, и СССР уже нет, и коммунистов уже нет.

— Как это нет? — негодует исполняющий обязанности министра внутренних дел Асад Якубов, который ведет допрос. — Я, как и наш президент, коммунист и партбилет из кармана не выкладывал, горжусь им, а тебя, шпиона, — уничтожим. Говори все! Предатель, стукач!

— Я не предатель и не стукач, — огрызается Мастаев.

Его не пытали, не били, только вот наказали: посадили в камеру, где алкоголики, бомжи и наркоманы, и так тесно, что не только лечь, даже сесть места нет. Это продолжалось трое суток, а потом Ваху перевели в отдельную, чистую камеру. Никаких допросов, передачи от матери принимают не ограниченно, а по вечерам он даже вместе с охраной телевизор смотрит, словом, вольный-невольный. Но с каждым днем он чувствует себя все хуже и хуже, и его перевели в местный лазарет, где опытный врач лекарствами сбил температуру и, вновь и вновь осматривая глазницы, рот, печально выдал:

— Что-то не то. Надо бы анализы сделать, но у меня нет реактивов, даже лаборантки нет, зарплаты нет. Вот выйдешь на свободу и сразу в тубдиспансер.

Последнее Ваха пропустил мимо ушей, потому что до этого уже кличут свободу. Так это и случилось. В тот же день Мастаева повели на верхние, наземные, светлые этажи и прямо в кабинет министра:

— Фу, как ты провонялся, — кривит лицо Якубов. — Впрочем, голодранцам этот запах присущ.

— Сам ты говно, — как свет в окне, чисто сказал Ваха.

— Что?! — сузились губы и глаза Якубова, видно, как дрожат его кулаки. С трудом переборов себя, он грузно сел в начальственное кресло, нервно закурил и исподлобья, сквозь дым, процедил: — Да, дорвались плебеи до власти.

— Это ты о себе?

Разъяренный Якубов подскочил к соседу и, водя окурком у носа, злобно заговорил:

— Президент тебя почему-то оберегает, приказал пальцем не трогать, — он сбил пепел ему на голову. В это время зазвонил телефон, видимо, большой начальник: министр чуть не бегом вернулся к столу. — Есть, есть, есть! — на все готов Якубов. Трубку положил, снова буквально упал в свое кресло, как-то тупо уставившись на Мастаева: — Что они в тебе нашли? Законченный дурак — председатель избиркома.

— Опять выборы?

— Президент разогнал парламент. Теперь из Москвы приказ — избирай новый парламент. Наш президент против, — министр вновь уперся взглядом в Мастаева. — Слушай, Ваха, — его голос явно стал мягче. — Ты как-никак вращаешься в этих высоких кругах. И хоть числишься дураком, а все знаешь. Вот скажи мне, как это получается: днем президент клеймит Россию, а ночью у него из Москвы генералы и твой Кныш, и твоя Деревяко — депутат — у него в почетных гостях.

— Не знаю, — пожал плечами Ваха.

— А я знаю. Деньгами, большими деньгами там пахнет… Но ты, Мастаев, на меня зла не держи. Вот по этой бумажке я тебя арестовал. — Ваха читает по-ленински выверенный текст: «Аресты имеют исключительно большую важность, должны быть произведены с большей энергией. Мастаева задержать. Президент-генерал». — А вот по этой выпускаю, — Якубов показал следующую записку: «Немедленно выпустить из тюрьмы всех арестованных по политическим делам. P.S. Одного лишь Мастаева. Президент-генерал». — Ты свободен.

Вышел Ваха из здания МВД — обалдел: тут толпа людей, в том числе и иностранных корреспондентов, у них плакаты: «Свободу Мастаеву!», «Мы за свободную, демократическую Чечню», «Свободу слова».

Еще долго Ваха вынужден был бы давать интервью, да надвигались пасмурные, хмурые, еще ранние сумерки. Где-то рядом застрочил автомат, все стали расходиться, а Ваха не через центр, а по закоулкам и дворам, по непохожему на прежний грязному городу направился к «Образцовому дому». Вот где, благодаря стараниям его матери, еще держится чистота. Он первым делом подошел к центральному подъезду. Так и есть, написано — «Дом проблем». В чуланчике, тайком утирая слезы, Баппа, как бы не желая говорить о наболевшем, тихо сказала:

— Вновь, видать, будут выборы.

— А ты Кныша видела? — спросил сын.