Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

И все же кое-что кажется парадоксом. Судя по личной переписке Ротшильдов, Лондонский дом участвовал в займе 1894 г. и не был против займа 1896 г. Однако у Мюнстера и других сложилось стойкое впечатление, «что Лондонский дом не желает… иметь ничего общего» с российскими финансами. Такое впечатление подтвердилось пять лет спустя. Мюнстер получил лишнее доказательство того, «насколько коварны эти большие евреи. Они всегда оставляют приоткрытой заднюю дверь». Позже историки склонны были полагать, что британские Ротшильды чувствительнее относились к притеснениям их единоверцев, чем их французские родственники. Тем не менее, судя по архивным данным, в деле были задействованы более тонкие соображения. По сути, Ротшильды проводили различие между восстановлением дружеских отношений Франции и России, к чему они относились вполне благосклонно, и к восстановлению дружеских отношений Англии и России, к чему они относились отрицательно. Подобное отношение может показаться противоречивым, однако их подход во многом был рациональным, если исходить из принципа равновесия сил. По мнению Натти, союз между Францией и Россией был вполне приемлемым; но вследствие такого союза возникало некоторое взаимопонимание между Великобританией и Германией. Этим объясняется та враждебность, какую выражали он и его братья по отношению к России, когда Витте рассматривал возможность размещения займа в Лондоне.

Истоки такой инициативы — в «усталости» парижского рынка. Как мы видели, цена русских облигаций достигла пика в августе 1898 г., а когда в конце лета Витте приехал в Париж, Альфонс заметил, что ему не хочется думать о новом русском займе, несмотря на рост доходности на все подряд[206]. Об отказе он заявил после консультации с Натти, который, в свою очередь, обратился к Солсбери, заметив, что «лорд Ротшильд не испытывает ни малейшего интереса… поощрять Витте, если только в[аша] св[етлость] не сочтет желательным, чтобы он так поступил». В ответе, который замечательно иллюстрирует взаимодействие рынка облигаций и дипломатии, Солсбери соглашался: «…в нынешней ситуации не в наших интересах поощрять операции заимствования… Витте. Однако, в силу непредвиденных обстоятельств, дело может обернуться таким образом, поэтому не будет благоразумным слишком явно выражать свое нежелание помочь ему. Полезнее всего… убедить его в том, что у него еще есть возможность получить нашу помощь».

Намек был понят должным образом, и в январе 1899 г. русские внесли в Лондоне предложение о займе.

Чтобы понять реакцию Ротшильдов на такое обращение, необходимо помнить о роли Германии, чья политика по отношению к России в тот период постоянно менялась. Несмотря на антироссийские настроения, заметные в первые годы правления Вильгельма, министерство иностранных дел Германии поощряло немецкие банки принять участие в российских займах 1894 и 1896 гг., именно с целью не допустить французской монополии в российских финансах. Более того, к 1898 г. правительство Германии задумалось о возвращении к российско-германскому союзу. Таким образом, в 1899 г., когда в Лондоне обсуждали мысль о предоставлении займа России, займы тесно увязывали с возможностью дипломатического сближения России и Германии; подразумевалось, что, если Великобритания откажется предоставить России заем, она обратится к Берлину. Ротшильды столкнулись с дилеммой: с одной стороны, они были против восстановления дружеских отношений между Великобританией и Россией, но они не хотели и примирения Берлина и Санкт-Петербурга, после чего пришлось бы на некоторое время отложить их собственный любимый план, связанный с восстановлением дружеских отношений между Англией и Германией. Этим объясняется, почему предложение развело по разным сторонам лондонских партнеров, о чем Макдоннелл писал Солсбери:

«Возникает… вопрос, позволят или нет английскоу рынку разместить заем примерно на 15 млн ф. ст. … для России… Альфред Ротшильд, ярый русофоб, говорит: Нет, ни в коем случае.

Лорд Ротшильд не настолько решителен: он считает, что для его банкирского дома такой заем соответствует принципу „все или ничего“: если они разместят его, он не будет особенно прибыльным; и он склоняется к тому, чтобы отказаться от операции.

Но, если лондонский рынок останется закрытым, он боится, что Россия может осознать собственную финансовую силу… [В] виде последнего средства… Россия может найти деньги сама, хотя для этого придется опустошить военную казну».