Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999

Впрочем, не следует преувеличивать значения деятельности Циона. Хотя он торжественно заверял всех в собственном альтруизме, сами Ротшильды считали его «человеком сомнительной честности» и проницательно замечали: «Ничто не доказывает, что он не начнет представляться здесь нашим представителем, как он уже представляется нам посланцем министра в силу двойного поручения, которое он добровольно взял на себя». Вполне вероятно, что Цион неверно излагал в своих мемуарах суть операции с ипотечными облигациями. Необходимо помнить, что в апреле и мае 1887 г. происходила кульминация «кризиса Буланже». Даже из собственных признаний Циона становится очевидно, что Бисмарк, понимая, что происходит, стремился вмешаться в его переговоры. Не мог Цион и заключить сделку, не заручившись согласием Бляйхрёдера в Берлине: в конце концов, первые ипотечные облигации были выпущены Бляйхрёдером, а не Ротшильдами, хотя Парижский дом держал пакет того выпуска. Учитывая, что большинство ипотечных облигаций находились в руках немцев, а не французов, Цион на деле лишь добился одобрения Ротшильдами операции между Берлином и Санкт-Петербургом. Одобрение было дано без труда, потому что оно ничего не значило; оно не представляло решительного поворота российских финансов в сторону Парижа. Более того, в сентябре 1887 г., когда такой поворот действительно произошел, Ротшильды в нем не участвовали.

Финансовая переориентация поощрялась низкой ценой на российские облигации и ускорялась благодаря решению Бисмарка запретить их использование в качестве залога для займов Рейхсбанка (знаменитый «Ломбардфербот»). Самым поразительным здесь стало то, что Ротшильды отнюдь не возглавляли парижский рынок, а следовали за ним в некотором отдалении. Образовался синдикат банков-конкурентов, в который входили Малле и Хоттингер; они предложили создать французский банк в Санкт-Петербурге. Первый крупный заем для правительства Российской империи — на 500 млн франков — был гарантирован синдикатом депозитных банков, куда входили банк «Париба», «Лионский кредит», «Контуар д’эсконт» и Герман Хоскиер из банка «Браун, Шипли». Это случилось осенью 1888 г.; к тому времени российские облигации устойчиво росли.

Что заставило французских Ротшильдов изменить мнение о России? С самого начала они признавали, что им будет труднее действовать конструктивно в ответ на антисемитизм в России (помимо помощи российским евреям в эмиграции), чем их английским кузенам. Отчасти, как объяснял Гюстав, проблема заключалась в том, что религиозная «нетерпимость» во Франции была более щекотливой темой, чем в Англии, из-за попыток республиканского правительства ограничить влияние церкви на образование; однако, помимо того, Гюставу и его братьям приходилось учитывать «отношения нашего правительства… с правительством России». Возможно, французские Ротшильды также ближе к сердцу приняли довод, который часто приводили сами русские: якобы «в положении евреев в России возможно значительное улучшение… и наше отношение к финансовым операциям с правительством России может способствовать такому улучшению». Кроме того, падение Буланже в мае 1887 г. и победа республиканцев на выборах 1889 г. казались предвестниками более стабильного периода в политике Франции. В-третьих, в начале 1888 г. Альфонс был неподдельно встревожен попытками Бисмарка (как он выражался) построить «золотой мост для России, чтобы разрушить если не союз, то хотя бы существующую дружбу между нашей страной и Россией». Если что-то и могло изменить его отношение к России, то перспектива «четверного союза Англии, России, Германии и Австрии», который исключал бы Францию. Наконец, для смены курса имелись и чисто финансовые причины. Кризис французского рынка, порожденный крахом «Контуар д’эсконт», укрепил репутацию Ротшильдов в России: оказалось, что именно Альфонс повлиял на Банк Франции, благодаря чему удалось избежать полного краха. Пятипроцентные облигации, которые правительство России теперь предлагало обменять на четырехпроцентные, главным образом выпускались в начале 1870-х гг. через Ротшильдов. В таких обстоятельствах совсем не удивительно, что Парижский дом в 1889 г. согласился провести две большие эмиссии российских облигаций общей номинальной стоимостью около 77 млн ф. ст. Не так просто объясняется готовность Лондонского дома принять участие в этих операциях и взять долю в третьем выпуске на 12 млн ф. ст. в 1890 г.