Дом с неизвестными

Хваткий, сообразительный и практичный Иван вырос на юго-западе Москвы, в небольшом рабочем поселке. Позже семья переехала ближе к центру, благодаря чему юркий и непоседливый малец окончил среднюю школу с отличным набором оценок. Это позволило без треволнений выдержать трудные испытания в Подольское военное артиллерийское училище. Окончив училище, Иван сразу попал в самое пекло — на рубежи московской обороны. После тяжелого осколочного ранения загремел в пехоту, но там не задержался — за смекалку и отвагу командование отправило его в разведку. Там судьба и свела его с Васильковым.

Летом 1943 года разведгруппа возвращалась с задания, темной ночью ползли через минное поле. По равнине шарили лучи прожекторов, постреливали немецкие пулеметы. Пулей зацепило бойца, и он задел растяжку немецкой мины. Рядом бахнул взрыв, Старцеву повредило ногу.

Разведчики сумели добраться до своих, Ивана сразу передали санитарам. Началась долгая эпопея лечения…

Военные хирурги собрали изуродованную ступню, и после трех месяцев госпитальных мытарств Иван предстал перед строгой комиссией.

Забраковали. Инвалидность. Не годен для прохождения военной службы. Но Старцев и тут не сдался. Вернувшись в Москву, с недельку отдыхал, наслаждался тишиной мирной жизни, размышлял… Потом приоделся, начистил награды и при всем параде отправился на прием к начальнику Московского уголовного розыска.

В получасовой беседе он приглянулся Рудину[15] своей открытостью, бескомпромиссностью, напором, смекалкой бывшего разведчика. Так и попал на Петровку, 38, где довольно быстро набрался опыта, дорос до руководителя оперативно-разыскной группы и получил майорские погоны.

* * *

— Подсаживайтесь, братцы-товарищи, ближе, — очнулся от раздумий Старцев. — Будем непростую думу думать…

Народ задвигал стульями, облепил со всех сторон рабочий стол начальника. Тот вытряхнул из пачки папироску, дунул в бумажный мундштук, чиркнул спичкой… И принялся разъяснять полученную у комиссара задачу.

С этой минуты скучная возня с протоколами и документацией приостановилась. Все без исключения оперативники были этому безмерно рады, ибо живая работа всегда интереснее бумажной.

В конце короткого совещания офицеры распределили обязанности и принялись за дело. Капитан Василий Егоров, будучи самым опытным сыскарем группы, взялся изучать обстоятельства смерти Павла Баринова. Капитан Олесь Бойко и старший лейтенант Ефим Баранец отправились в архив Главного управления рабоче-крестьянской милиции. Старший лейтенант Игнат Горшеня с лейтенантом Костей Кимом копались в архивах МУРа. Сам же Старцев, прихватив с собой друга Сашку Василькова, пошел по соседним кабинетам с намерением поспрошать о покойном Баринове у ветеранов московского сыска. Благо таких в Управлении набиралось десятка два.

Остаток дня прошел в заботах и суете. Поздно вечером сотрудники снова собрались в кабинете, но поделиться результатами работы не вышло. Их попросту не было.

Егоров из скудных материалов недавнего убийства почти ничего не почерпнул. В милицейских архивах Бойко с Баранцом нашли несколько довоенных протоколов, где упоминался Паша Баринов по прозвищу Барон. Преступления были настолько давними, что не представляли практической ценности. Похожая история вырисовывалась и с местным архивом. Горшеня с Кимом взяли под роспись три толстых папки с уголовными делами, датированными 1931, 1933 и 1940 годами. Барон фигурировал во всех трех, правда, пойман был лишь однажды — в далеком 1933-м. Тогда за свои похождения он получил девять лет лагерей, но по амнистии вышел раньше — в 1939-м. А в 1940-м уже отметился новым делом.

Знали о воре-законнике и опытные коллеги Старцева из других опергрупп. Только и это не помогло, ибо Барон слыл хитрым и острожным главарем, попадался в руки правосудия крайне редко, и в итоге информации о нем набиралось с пайку тощей архивной крысы. Да и та имела характер расплывчатый, неопределенный.

Седовласый Кузьма Новиков, к примеру, утверждал, что перед самой войной Барон потерял в перестрелке глаз. Другой ветеран — Иван Иванович Гонтарь — припоминал, что в первый же год войны Паша Баринов исчез из Москвы и промышлял по мелочам в соседних областях.

Следаки думали, кумекали и беспрерывно курили, наполняя дымом и без того прокуренный кабинет. Настроение у всех было скверным. Понимая, что таким образом дело не сдвинется с места ни на полшага, Старцев молчал. В такие тревожные моменты, сгорбившись и опираясь жилистыми ладонями о рукоятку трости, он походил на немощного философа, размышлявшего над бренностью мироздания…

Ближе к полуночи Вася Егоров догрыз свой сухарь (другим ужином на сегодня запастись не вышло), допил из кружки несладкий чай и, спрыгнув с широкого подоконника, сказал:

— Вот что, товарищи. Прознал я намедни, что поселился в Бутырской тюрьме мой давний знакомец по фамилии Изотенко.

— Изотенко? — встрепенулся Иван. — Это… который Шура-крестьянин?

— Он самый. Есть у него давний должок передо мной. Выправь мне пропуск у комиссара — завтра утром навещу знакомого и узнаю насчет Баринова.

— Считаешь, получится?