Дом с неизвестными

— Если он что-то знает, со мной поделится…

Блатной люд уважал Василия Егорова за справедливость, за нормальное человеческое отношение к задержанным. Он и вправду никогда не пылил, не орал на допросах, не угрожал, не строил подлостей. Заслужил — получи. Ну, а ежели выяснялась невиновность, то мог извиниться и даже пожать руку. Платили ему уркаганы той же монетой, выручая нехитрой информацией, когда это не шло вразрез с воровскими законами.

Старцев тотчас преобразился, просветлел лицом. Да и как не загореться, если других выходов не намечалось?

— Решено, Вася! Завтра первым делом добуду тебе пропуск! Слово даю, — его тросточка мерно застучала по паркету. — Кстати, давно хотел спросить по этому типу… Почему он Шура-крестьянин? Неужто из крестьян?

Егоров засмеялся:

— Какой из него крестьянин! Небось, ни плуга, ни бороны ни разу не видал. С Крестьянской заставы он, вот и прицепилось…

* * *

Вначале из коридора донеслись знакомые звуки. Надрывно кашлял мужчина средних лет. Затем противно заскрипела тяжелая дверь, и в проеме появилась рослая, слегка сутулая фигура Александра Изотенко.

— О-о, кого я вижу! Аллюр[16], гражданин начальник! Какими судьбами? — заполнил он густым басом небольшое помещение допросной.

Конвоир легонько подтолкнул его в спину, вышел в коридор и прикрыл за собой дверь. Сухо щелкнул ригель замка.

— Приветствую, Шура. Присаживайся, — кивнул на стул Егоров.

В другой раз Изотенко непременно отпустил бы ехидное словцо на предмет неурочного вызова в допросную. Дескать, на кой черт побеспокоили? Все, что знал, выложил, а больше ничего не дождетесь. Он был типичным уголовником: по «политическим» статьям не привлекался, во «врагах народа» не числился, стало быть, и высшей меры, равно как максимального срока, не опасался. Но в допросной его ожидал капитан Егоров, с которым он провел немало часов в задушевных, как говорится, беседах. За долгое время их знакомства Егоров не устроил ему ни одной гадости, за что Шура его сильно уважал. Это раз. И на столе лежали дорогие и весьма желанные для здешних постояльцев гостинцы. Это два.

— Закуривай, — капитан пододвинул поближе к вору свою пачку папирос и спички.

— Благодарствую. Не откажусь.

Покашливая, Изотенко необычным образом смял бумажную гильзу, чиркнул спичкой, затянулся. И блаженно выдохнул табачный дым…

За те пару лет, что они не виделись, Шура-крестьянин прилично сдал и для своего возраста выглядел неважнецки. Кожа приобрела землистый оттенок, лицо покрылось сетью тонких морщин, волос на голове и зубов во рту почти не осталось. Да еще этот изнуряющий, отхаркивающий мокроту кашель.

— Ты, погляжу, все дохаешь?[17] — поинтересовался Егоров.

— Чахотка[18] донимает, начальник. Ты же помнишь, как я кровью харкал.

— Так я ж докторов к тебе в камеру направлял. Или не помогли?

— За докторов благодарствую. Малость полегчало, но дочиста избавиться от этой напасти не судьба. Как говорят в наших кругах: житуха прожита, деньги пропиты. Тут, в неволе, видать, и сгину…

Тема была не из приятных. Да и заявился сюда Егоров не затем, чтоб грустить о потерянном воровском здоровье. Он тоже вытряхнул из пачки папиросу, задымил.

— По делу, начальник? — нарушил затянувшуюся паузу Изотенко.

Василий усмехнулся:

— Сам-то как думаешь? Мы с тобой хоть и в добрых отношениях, но не родственники, не кореша?

— Это с какой стороны поглядеть, — хитро прищурился пожилой вор. — Ты ведь, начальник, чужаку гостинцев не принесешь.

— И то верно. — Егоров по-хозяйски подвинул к блатному кулек с чаем и непочатую пачку папирос. — С собой в камеру заберешь, — сказал он. Развернув второй сверток, предложил: — А этим лучше здесь побалуйся.

На обрывке газеты лежал кусок белого хлеба, накрытый щедрым ломтем «любительской» колбасы. При виде редкого деликатеса Шура-крестьянин жадно сглотнул слюну.

Егоров не ослаблял хватки:

— Покуда перекусываешь, проясни мне про одного человечка.

Блатной сразу переменился в лице и качнул головой:

— Извиняй, начальник… При всем уважении… Если попросишь сдать вора, то я — пас.

— Ну, во-первых, интересующий меня тип уже несколько дней как на допросе у архангелов. Во-вторых, сдавать мне его не надо. Интересует биография и твои мысли по его безвременной кончине.

— Кто ж такой?

— Паша Баринов.

— Барон? — вскинул брови Изотенко.

— Он самый. Слыхал небось, что его подрезали?

Подкашливая, вор прохрипел:

— Дошла весточка с воли. Ладно, слухай. Про что знаю — расскажу…

* * *

На свет Баринов появился за десять лет до Революции в маленьком Коврове Владимирской губернии. Насмотревшись в детстве на беспросветную нищету провинциального городишки, к двенадцати годам он совершенно точно знал, что уедет из проклятой дыры и отправится искать счастье в большой и шумный город. В Коврове его не интересовали ни механические мастерские Московско-Нижегородской железной дороги, ни салотопенный завод, ни паровая мукомольня.

Отца он никогда не видел, мать целыми днями пропадала в единственной больнице, где трудилась на двух ставках — уборщицы и сиделки.