Дом с видом на Корфу

 Утром она проснулась по московскому времени. За окном было серо, а в доме тихо. Она приникла к окну, пытаясь разглядеть, льет ли дождь, или это так дрожит воздух сквозь неровное стекло.

– Что ты там высматриваешь?

– Хочу понять, идет ли дождь.

 Григорий резким движением нажал ручку, распахнул на себя раму и, подавшись вперед, вытянул руку – ладонью вверх.

– Моросит.

 Он постоял, разглядывая влажные черепичные крыши, и, вдруг оживившись, обернулся к ней:

– Слушай, город ведь совсем пустой! Какие снимки получатся! Пойдем скорее отсюда!

 Они сбежали по лестнице вниз и остановились у маленького столика при входе. Под зеркалом с подзеркальником, в котором стояла необожженная свеча, рядом с распахнутой книгой, лежал круглый серебряный звонок.

– Помнишь, – Мария потянула руку к кнопке, – моряк просил утром позвонить и оставить ключ.

 За стеклянной дверью, отделяющей гостевую часть дома от хозяйской, была видна еще одна лестница, покрытая зеленым ковром.

 Сначала они услышали, как где-то наверху задребезжал звонок, потом открылась дверь и по ступенькам, держась за перила жилистой рукой, спустилась старая дама в пеньюаре и чепце на неубранных седых волосах.

– Что вам угодно? – сухо и неприветливо спросила она.

– Мы хотели оставить вам ключ и еще раз поблагодарить вашего мужа.

– Кто вы? Какого мужа?! – отпрянув назад, вскричала дама.

– Я так и думал, – рассмеялся Григорий, – этот парень из восьмого номера неплохо заработал на нас!

– Понимаете, – вежливо разъяснила Мария, делая руками успокаивающие пассы. – Вчера поздно вечером нас впустил мужчина, который сказал, что есть свободная комната. Нам не могло прийти в голову, что он – постоялец.

 Лицо дамы затряслось, и, словно стараясь удержать дрожь, она схватила рукой длинный подбородок:

– В восьмом номере никто не живет! У нас вообще никто не живет! Дом на ремонте!

– Постойте, – вмешался с отменной любезностью Григорий. – Этот джентльмен сказал нам, что он ирландский моряк, он и правда так и выглядел: рыжеватые короткие усы, белая незастегнутая рубашка, цепочка со свистком на шее… Мария открыла рот, пораженная его наблюдательностью, а дама вдруг покачнулась и медленно, как груда белья, осела на ступеньки.

– О’Брайан. Это опять он. Я надеялась, что он после ремонта уберется, дважды его рундук проклятый с чердака выносила, а он опять за свое!

– Гриша! – закричала девушка. – Ты что-нибудь понимаешь? Гриша, ты где?

 Фитилек свечки в подзеркальнике, почти не вид-ый в бледном утреннем свете, вдруг вспыхнул красным фазаньим огнем и погас.

 Припав плечом к перилам лестницы, старуха в громадном чепце рвала платок корявыми пальцами и бор-мотала что-то про черный парус, петлю на рее и золотую цепочку в кружевном вороте белой рубахи. А пустая улица, на которой стояла, озираясь по сторонам, ошеломленная путешественница, – совершенно пустая улица упиралась трубами в мокрое небо и пахла утренним кофе, ранней опавшей листвой и так и не зажженным порохом.

 ВАТЕРЛОО

 В кэбе полутьма. За окном мелькали уличные огни.

 Бледные полосы скользили, поочередно показывая в неживом свете острый профиль, поднятый воротник, отвороты тяжелого, как шинель, пальто, переплетенные пальцы и снова профиль, плечо, воротник. У него была такая странная манера – вдруг замереть и сидеть недвижимо, словно обдумывая какую-то важную мысль, и вид его при этом был так значителен, что Анна терялась и замолкала сама, ожидая, когда он решит что-то для себя и снова заметит ее, сидящую рядом.

 «Если бы я умела рисовать, – думала она, – я бы сделала его своим натурщиком. Усадить в кресло, накинуть на плечи плащ, нет, тогу, нет, дать в руки трость, и пусть он положит ладони, одну наперекрест другой, на серебряный набалдашник в виде львиной головы».

 Она откинула назад голову, как будто проверяя дистанцию между кистью и любимым лицом.

 «Или нет, по-другому: спустить на запястье кружева цвета слоновой кости, а на лоб натянуть низко, до самых бровей, шляпу с белым страусиным пером.

 Двигать, менять позы, тормошить и смотреть, смотреть безнаказанно, без удивленно поднятой брови и вопросительного взгляда: “Что?”»

– Помнишь, – спросила Анна, – мы летом собирались в «Глобусе» смотреть Генриха Пятого?

– Помню, – ответил Антон, – мы тогда не доста-ли билетов.

– А сейчас его ставят в «Аполло». Опять, однако, загвоздка: поскольку пьеса длинная, они начинают спектакль в два часа дня. Ты не можешь завтра пораньше освободиться?

– Ах нет. – Строгая бровь изгибается вверх, а губы кривятся, как у настоящего лондонского хлыща. – Вот если бы еще Первый – тогда ладно, а то всего лишь какой-то Пятый.

 Антон рассмеялся, но, кося в сторону спутницы карим глазом, понял без комментариев: шутка не удалась.

 Она делано улыбнулась: многолетняя привычка не выдавать разочарования перед мужчинами и деть-ми. Улыбнулась, посмотрела в окно на бегущий мимо Лондон. Поправила беретик на коротких волнистых волосах.