Дом с золотой дверью

— Женская империя? — хмурится Гельвий. — Именно поэтому и нужны Таврийские игры: чтобы бороться вот с такими противоестественными замашками, — с этими словами он строго смотрит на Амару. — Что на тебя нашло, если ты решила одеть бедную служанку как мужчину?

— Она одета не как мужчина, — Амара решает солгать. — Она дикарка из Британии. Там все так ходят. Им не бывает холодно.

— Они ничем не лучше животных, — соглашается Друзилла, без труда подхватывая разговор. — Ты правильно поступаешь, пытаясь ее приручить.

Кажется, для Гельвия эти слова звучат недостаточно убедительно. Он обводит куртизанок мрачным взглядом, словно перед ним непослушные дети.

— То, что хорошо для дикарки, не должно поощряться здесь, среди культурных людей, — фыркает Гельвий, кивнув в сторону Руфуса. — Конечно, никто никого не хотел обидеть. И излишняя мягкость к рабам — это естественная женская черта. Но когда женщины начинают вмешиваться в управление городом и подкупать мужчин, чтобы добиться своего, — это совсем другое дело. Это ни больше ни меньше посягательство на естественный порядок вещей.

— Разве женщины правда совершают такие поступки? — спрашивает Виктория. — Конечно нет!

Виктория смотрит на Гельвия почти с коровьим обожанием, и Амара замечает в подруге большое сходство с Ио, изображенной у двери. Виктория — воплощение мягкости и покорности, все ее тело кричит Гельвию, что она станет для него той самой женщиной, которая ему нужна. Гельвий, краснея, ободряюще похлопывает Викторию по руке.

— Не такие женщины, как ты, конечно, — произносит он. — А те, что утратили свое естество.

Амара переводит глаза на Друзиллу. Впервые с той минуты, как Амара познакомила своих подруг, Друзилла, удивленно приподняв совершенные полумесяцы бровей, смотрит на Викторию взглядом, в котором угадывается уважение. «Может, они и подружатся», — думает Амара.

— Не можешь же ты до сих пор сердиться на Юлию Феликс? — усмехается Квинт. — Пять лет прошло! Забудь об этом.

Амара вздрагивает, услышав имя хозяйки Венериных терм.

— А что такого сделала Юлия?

Руфус поворачивается к Амаре, словно желая помешать ей высказываться в защиту подруги.

— В свое время Юлия убедила совет перекрыть дорогу, чтобы расширить свои владения. Такого в Помпеях еще не видели. Многих это решение огорчило.

— И ведь она даже не замужем! — возмущенно выпаливает Гельвий. — Она опорочила имя отца! Бесстыдница!

Квинт закатывает глаза, глядя на Друзиллу, которая с трудом сдерживает улыбку. Амара понятия не имеет, кто отец Юлии, но знает, что сейчас не время для таких вопросов.

— Плиний ее обожает, — тихо произносит Руфус.

— Адмирал — тот еще чудак, — отвечает Гельвий. — С кем он только не водится. — Гельвию явно не по нраву, когда ему кто-то возражает. Его лицо блестит от вина, а выпуклые, как у зайца, глаза, кажется, еще сильнее вылезли из орбит. — Если Плиний не понимает, что такая безнравственность может навлечь божью кару, то только потому, что не застал прошлое Великое землетрясение.

— Думаешь, нам вновь угрожает большая беда? — охает Виктория, прижимаясь всем телом к Гельвию, будто его туша может защитить от гнева богов. Движение это кажется непроизвольным, но Амара знает, что Виктория обдумывала его всю ночь.

Гельвий в замешательстве. Он притягивает Викторию еще ближе к себе и, кажется, не видит ничего предосудительного в том, чтобы развлечься с проституткой, хотя сам выступает против развратных женщин. Толстыми пальцами он поглаживает Викторию по талии.

— С нами ничего не случится, если мы умилостивим богов как подобает, — произносит он.

Квинт тяжело вздыхает: наверное, ему обидно, что сегодня новенькая досталась Гельвию.

— Ты вроде бы обещала, что будет музыка? — недовольным тоном обращается он к Друзилле.

Руфус нетерпеливо поворачивается к Амаре.

— Этого момента я ждал всю жизнь, любимая. — Он подносит ладонь Амары к своим губам и целует ее. — Почему бы тебе не подать пример подругам?

Амаре хочется во всем признаться Руфусу, предупредить его, что сегодня она не сможет сыграть на арфе, но вместо этого она делано улыбается.

— С радостью.

Когда Амара наконец остается наедине с Руфусом, он, вопреки обыкновению, молчит. Не глядя на Амару, он садится на диван и кладет на колени арфу, к которой за весь вечер так никто и не притронулся. Амара знает, что сегодня играла на редкость хорошо. Филос развесил на деревьях светильники, расставил несколько ламп вокруг фонтана, и сад, освещенный луной и окутанный ароматом нарциссов, казался Амаре упавшим с небес созвездием. Голос Виктории лился будто бы из самого сердца, а их с Друзиллой аккомпанемент звучал так стройно, так безупречно, что Амара еле сдерживала слезы. Когда выступление закончилось и мужчины восторженно зааплодировали, Амара пристально посмотрела на Руфуса, надеясь, что он остался доволен. Руфус с улыбкой принимал от друзей похвалу, но Амара — впервые с начала их любовной связи — не смогла разгадать выражение его глаз.