Дом Счастливого Камня (СИ)

Ее слова, словно капли, сорвавшиеся со свода чудесной пещеры, раздробились на тысячи осколков и отозвались в душе Глеба звоном тысячи колокольчиков. Его лицо полыхнуло жаром, он смущенно хмыкнул, зачем-то потер руки и вернулся на свое место у окна.

Девушка поставила на полку в угол цветной пакет, доверху набитый грушами и какими-то свертками, и присела к окну. Положила руки с сомкнутыми пальцами на стол.

- Едем... - сказала только для себя самой она.

Лицо девушки поразило Глеба своим печальным выражением и грустью, которой были полны ее глаза. Грусть, казалось, таилась в каждой черточке ее лица - в изгибе тонких бровей, в намеке опущенных уголков чуть полных губ, в резком контрасте между белизной кожи лица и угольным блеском обрамлявших его волос. Но печаль совсем не портила ее лица, а лишь добавляла ему какую-то странную трагическую прелесть. И, все-таки, печаль не была главным качеством ее облика. Глеб показалось, он сразу почувствовал, что следом за девушкой в купе вошла тайна. Они были неразлучны, девушка и тайна, которая укутывала ее своим дымчатым покрывалом, скрывая от чужих любопытствующих взглядов, вырастая стеной между ней и остальным внешним миром. Стена казалась непрочной, стеклянной, тайна манила кажущейся простотой отгадки, но ошибочное представление быстро опрокидывалось и рассеивалось, ибо первая же попытка преодолеть препятствия заканчивалась убедительной неудачей. Глебу почему-то казалось, что он-то, он имеет полное право эту тайну разгадывать. Более того, он считал это своим долгом. Почему? Кто уверил его в том, что он имеет право, что должен, просто обязан разгадать загадку этой, впервые встреченной им и совершенно незнакомой ему девушки? Для него это был не вопрос. Он просто знал, что вот с этого момента - он должен.

Девушка смотрела в окно, но глаза ее, похоже, видели совсем не то, что проносилось перед ними. Глебу показалось, что она забыла о попутчиках, вообще не помнит о том, что находится в поезде, который несет ее в ночь. Мысли ее были далеко, по ту сторону тайны, укрывшей отблесками печали ее лицо.

А за ставшей зеркальной гладью окна темными отлетала назад погрузившаяся в ночную быль земля. На фоне иссиня-черного, проломленного наискосок Млечным путем и потому все-таки светлого неба, определялись бесконечной синусоидой контуры крон деревьев, сплошной стеной возвышавшихся вдоль дороги. В просветах между деревьями изредка выстреливали далекие огоньки. Маленькими островками света посреди черного океана ночи возникали из ничего полустанки и переезды, загодя оповещая о своем приближении нарастающим звоном и гудом, наплывали, раскрывались на мгновение яркими видениями и, словно сорванные ветром листья или обрывки афиш, уносились прочь, в никуда стремительным бегом поезда.

Состав проламывался сквозь темень ночи, несся напролом к назначенной далекой цели, вспарывая пространство огненной лентой. Он летел, словно в другом измерении времени - для тех, кто смотрел на него со стороны. И неясными желаниями, необъяснимой тоской вспыхивали души таких наблюдателей. Им казалось, что это сама жизнь проносится мимо и без них, оставляя их прозябать на обочине. В самом же поезде все воспринималось, и все было совершенно по-другому. Уютный, льнувший к стенам свет неоновых светильников, едва воспринимаемый слухом монотонный перестук колес, похожий на забытую мелодию, которая живет свое жизнью, покачивания и неожиданные броски вагонов в стороны - все это, как обычно, создавало замкнутый, переходной мир иной реальности и настраивало мысли на философский лад. Мысли обращались к темам, кажущимся ужасно важными именно в этот момент времени, а сознание убаюкивалось и завораживалось неясностью и неопределенностью того, что могло ждать уже за следующим поворотом дороги.

Глеб сидел, прижавшись затылком к теплому и гладкому пластику перегородки купе, и не сводил глаз с попутчицы. Ему не было страшно или неловко оттого, что она могла перехватить его взгляд, и такое достаточно назойливое поведение вовсе не казалось ему бестактностью. Наоборот, с удивлением и радостью чувствовал он, как поднимается в нем волна щемящей нежности к этой, как ему казалось, одинокой и беззащитной девушке, и он не пытался той волне препятствовать. Внезапное чувство вызывало никогда ранее не испытываемую им радость, от которой так сладко замирало сердце, и кружилась голова. Ему страстно захотелось каким-либо образом помочь ей, да хоть испариться и выпасть каплями дождя, но прогнать печаль из ее глаз. И он смог бы это сделать, не испугался бы, вот только кто-нибудь научил бы его, как. Никогда не робевший ранее в присутствии девушек, Глеб не смел теперь прервать затянувшееся молчание. Не зная, как помочь девушке, он все больше ощущал свою вину перед ней и страдал. Радость и страдание поселились и жили в его сердце одновременно, парень был удивлен и не знал, как к этому относиться. И не относился никак, просто переживал новое для себя состояние.