Голос девушки был тих и печален, а лицо в полумраке купе, освещенного дрожащим светом как-то незаметно зажегшейся лампы под потолком, казалось, горело внутренним огнем. Или, Глеб не мог понять, лицо ее было слишком бледным? Еще ему казалось, что девушка говорила - все, что говорила, - для самой себя. Задавала вопросы и сама на них отвечала. Видимо, и в горе бывает иногда такая потребность - выговориться. Все равно, кому, и лучше незнакомому человеку, как идеальный вариант - случайному попутчику. Высказаться, облегчить душу, не опасаясь, что рассказ твой может быть использован против тебя, потому что назавтра жизнь неминуемо разведет вас в разные стороны и оградит стеной несовпадения. По этой же причине мы не спрашиваем имен наших попутчиков без особой необходимости, и уж совершенно точно не помним их долго. Потому что зачем, если эта встреча последняя? А если по странному капризу судьбы с бывшим попутчиком все же доведется встретиться, так что с того? Что постыдного в ночных разговорах, если все они, до последнего словечка, остаются ровно там, где и были произнесены, в поезде, наматывая круги по заведенному маршруту, вплетаясь невнятным бормотанием в перестук колес, порождая волшебную звуковую вязь, которая, ложась на душу, пробуждает в ней прекрасное томление.
Таков рецепт истинной романтики, здесь все ингредиенты обязательны и включены.
Итак, отблеск душевной скорби горел на душе девушки, а она говорила...
- Хорошо, когда нет обид, когда не на кого сердиться. Счастье, когда не за что мстить и эта тяжесть не сжимает душу и сердце. С такой ношей душе тяжело, ох, тяжело. И, знаете, это удивительно, но от любви и от ненависти на душе одинаковая тяжесть. Вот, можете не верить, но это так. Странно, правда?
- От любви на душе легко, я так думаю, - осторожно возразил Глеб.
- Но от любви умирают! - воскликнула она.
- Даже если, то умирают с легкой душой.
- Почем вы знаете? - она заглянула в его глаза. - Хотя, конечно, любовь бывает разной, у каждого своя. Только... о чем я хотела?
Девушка задумалась, напряглась, вспоминая, но вскоре нашла прятавшиеся слова и вытянула их из глубины.
- Чтобы понять другого, нужно пережить самому что-то подобное. Чтобы понять до конца. Но, наверное, иногда лучше не знать, не понимать и не переживать. Нет, понимание, понимание все-таки необходимо...
- О чем это вы? - спросил Глеб, ежась от накатов волн ее путаной речи. - О чем вы говорите?
- О человеке, - пояснила она, удивляясь, что он не понимает очевидного. - Человек должен уметь понимать другого человека. Именно уметь, ведь этому искусству может научиться любой. Почти любой. Вот вы, например, мне кажется, меня совсем не понимаете. И это понятно, я столько чепухи успела наговорить. Скажите, у вас есть семья? Отец, мать?
- Только мама...
- Значит, и вы пережили свою потерю. Недаром я увидела в вас эту способность.
- Способность к чему?
- К пониманию. Значит, вы не безнадежны. Ну, это ладно, это оставим. Куда же вы едете? От матери? К ней?
- От нее. Я еду в К***, в институт. Мама осталась дома.
- Зачем вы ее оставляете? - тревога выплеснулась с ее словами. Тревога и беспокойство.
- Не навсегда же, - легкомысленно ответил Глеб.
- Кто знает, как оно может статься... - вздохнула девушка. - Я, кстати, тоже еду в К***, и тоже в институт. Но, в отличие от вас, у меня никого нет, ни там, ни здесь. В смысле, не здесь, а дома. Отца я не помню совсем, а мама... Мамы не стало совсем недавно.
Последние слова дались девушке с трудом, Глеб видел, каких мучений они ей стоили. Лицо ее сделалось неподвижным от боли, из широко распахнутых глаз по щекам катились крупные слезы.
Сердце Глеба защемило.
- Что вы, не нужно... - попытался он успокоить ее. Совершенно напрасно, потому что девушка его не слышала.
- Маму я не уберегла, - произнесла она медленно, словно оправдываясь перед Богом. Оправдываясь, но и воздвигая ему укор. - Я не смогла. И ничто не смогло бы ей помочь. Ничто и никто. Кроме Дарующего Жизнь.
- Дарующий Жизнь? - удивился Глеб, никогда ранее не встречавший такого имени. - Что это, имя? Имя врача? Или название лекарства?
- Он и врач, и лекарство, и нечто гораздо большее - он сама жизнь. Ее источник, вечный и неизбывный, - пояснила, ничего не пояснив, попутчица, но тут же спохватилась, словно сказала лишнее. - Однако, поздно уже, давайте спать.