Дом сержанта Павлова

— Товарищи, наши идут в наступление!

И он прочел приказ.

Люди забыли обо всем на свете, кроме самого главного, самого радостного:

— Наступаем!

Где тут думать об осторожности! Кое-кто даже открыто вышел на улицу. Но таких быстро призвали к порядку.

После полудня пришел Кокуров и сообщил:

— Наши уже прорвали оборону, вклинились на пять километров.

Затем через каждые час — два приходил кто-нибудь из политработников:

— Продвинулись еще на два километра.

— Еще на два…

К вечеру стало известно, что за первый день наступления советские войска продвинулись на двадцать километров.

Бои продолжались.

Защитники «Дома Павлова» находились в состоянии нетерпеливого ожидания.

Немцы, засевшие в соседних домах, вели себя непонятно: вот уже четвертые сутки они не проявляли никаких признаков жизни.

Чего же медлить?

Но из батальона отвечали:

— Обождите, придет и ваше время…

Вскоре это время пришло.

23 ноября войска Юго-Западного, Донского и Сталинградского фронтов замкнули кольцо вокруг гитлеровских войск. Двадцать две немецкие дивизии оказались в западне.

На помощь окруженным поспешила группировка немецкого фельдмаршала Манштейна. Изнутри кольца навстречу Манштейну были двинуты войска Паулюса.

В эти напряженные дни 62-я армия, в которую входила дивизия Родимцева, получила задачу: перейти в наступление и тем самым не дать гитлеровцам возможности снять войска для задуманной ими операции.

Приказ получил и сорок второй гвардейский полк.

Было решено завязать бой за «Молочный дом» — так называлось длинное здание на площади 9 Января, находившееся в ста семидесяти метрах от «Дома Павлова». Когда-то этот дом был выкрашен в молочный цвет, отсюда и пошло его название. Но теперь от него, сожженного и разбитого, осталась только коробка. Лишь в одной его стороне сохранилась часть второго этажа. Фашисты основательно укрепились здесь и, ясное дело, будут упорно драться. А этого и добивалось наше командование. Главное — сковать как можно больше сил противника.

В ночь на 24 ноября в «Дом Павлова» стали прибывать бойцы седьмой и восьмой рот, назначенных в наступление. Появился заместитель командира батальона капитан Жуков — ему было поручено руководить боем.

Наумов собрал седьмую роту. «Не густо», — подумал он, оглядывая свое войско. Рота вместе со всем, что ей было придано, состояла из стрелкового отделения сержанта Павлова, отделения бронебойщиков, нескольких минометчиков во главе с Алексеем Чернушенко и пулеметного взвода Афанасьева.

Командир роты поставил задачу: в темноте сосредоточиться на площади — в развалинах нарсуда и в воронках — и ждать команды. Павлов и минометчики пойдут влево, пулеметчики — вправо. Их поддержат бронебойщики. С пулеметчиками пойдет он сам и политрук Авагимов.

Свое отделение Павлов вывел через окно в подвале.

— Давай, Глущенко, вперед!

С Волги дул холодный ветер. Густой мелкий снег засыпал глаза. Глущенко обо что-то споткнулся и, отводя душу, обругал саперов: многометровая спираль из колючей проволоки преградила путь к заветной воронке. Ничего не оставалось, как отойти назад и с разбегу перепрыгнуть эту чертову спираль…

В воздухе повисли гроздья ракет.

Заговорили немецкие пулеметы, минометы, автоматы.

Пулеметчики залегли в развалинах нарсуда. Появились раненые. Воронов, действуя как заправский санитар, проворно накладывал повязки.

Вот прямо в развалины угодил артиллерийский снаряд и… не разорвался.

— Дай бог счастья тому, кто готовил этот снаряд, — проговорил Афанасьев, рассматривая увесистую чушку, врезавшуюся носом в землю.

Кто он, тот мужественный человек, который, рискуя головой, обезвредил этот снаряд? Украинская ли дивчина, насильно оторванная от материнского гнезда, старый ли чех, работавший под дулом эсэсовца? Или, может быть, попавший в плен француз? Кто бы он ни был — большое ему спасибо! Как обрадовался бы он, если бы узнал, что тайный его подвиг сохранил жизнь десятку советских людей…

Бой разгорался. Надежно укрывшись в запасном дзоте, за подбитым танком и в развалинах нарсуда, роты вели непрерывный огонь. Но и немцы не оставались в долгу. Двигаться дальше возможности не было. Тем не менее пробная вылазка удалась: ведь задача была выполнена — активные действия батальона сковали неприятеля.

День уже был на исходе, когда Жуков дал отбой. Послышались команды Павлова: сержант собирал свое отделение. Вот он окликнул Черноголова, еще кого-то, а потом над площадью раздалось:

— Глущенко, давай сюда!

Глущенко пополз на голос командира. Когда до дома было уже совсем близко, кто-то словно ударил палкой по ноге. Потом пришла сильная щемящая боль. С большим трудом добрался он до подвального окна.

Санинструктор Калинин занялся его раной. На диване с перевязанной ногой, насупившись, лежал Черноголов. Он был ранен осколком мины, когда со своим ручным пулеметом перебирался через не убранную саперами спираль.

Черноголов лежал и думал грустную думу о превратностях войны. Столько раз ходил он под пулями за водой к Волге; не взяла пуля и в памятной разведке зеленого дома, а вот тут — на́ тебе!

— Ну, сержант, моя песенка спета, — горестно сказал он Павлову.