Дом шелка

В тот же миг Роуэн уже все знала: кроме Элис в доме был только один человек, с кем могло случиться подобное. Рыдания хозяйки становились все громче, пока они спускались по лестнице, и у Роуэн все похолодело внутри. Однажды летом, когда отец еще был жив, они с ним рано поутру наткнулись на угодившего в ловушку зайчонка. И сейчас доносящиеся из комнаты крики напомнили ей тот пронзительный плач животного, извивающегося в тисках ржавого металла.

Они вместе с Элис бросились к спальне, и Роуэн с ужасом вспомнила охватившее ее чувство, когда она две недели назад примерила платье, сшитое к балу. Надеясь, что ошибается, она беззвучно произнесла молитву.

– Что такое? – спросила Элис, поднеся фонарь к лицу Роуэн.

– Ничего.

В спальне им открылось зрелище, которое Роуэн надеялась никогда в жизни больше не увидеть. Такой она представляла себе бойню: простыни были залиты кровью, в слабом огоньке свечи казавшейся темной до черноты. Роуэн зажала нос и рот рукой от стоявшего в комнате отвратительного запаха, и по коже побежали мурашки при воспоминании о том, когда она последний раз сталкивалась с этим въевшимся в память смрадом. Матушка тогда принимала роды и взяла Роуэн с собой, но головка ребенка застряла и никак не могла высвободиться, и кровотечение не удалось остановить. Ни роженица, ни ребенок не выжили.

Роуэн понадобилась вся ее решимость, чтобы перешагнуть порог. Смочив в умывальном кувшине кусочек ткани, Роуэн приблизилась к изголовью кровати, обойдя лужу рвоты на турецком ковре. Кэролайн металась по кровати, и Роуэн положила мокрый компресс ей на лоб, плотно прижав рукой.

– Элис, это ты? – всхлипнула Кэролайн.

– Роуэн, госпожа, – тихо ответила она. – Где больно?

У женщины вырвался низкий гортанный стон, но она все же ответила:

– Живот, плечо… болит так, словно сам дьявол сидит внутри и пытается вырваться.

Роуэн отправила Элис за свечами и постаралась как можно точнее оценить, насколько кровотечение сильное. Покрывало было отброшено в сторону, и на фоне темных, уже подсохших пятен, пропитавших простыни, поблескивала свежая кровь.

– Скажи, что это не ребенок, – умоляла она. – Все, что угодно, только не это.

– Разрешите? – попросила Роуэн, мягко нажимая женщине на живот, сначала под ребрами, затем спускаясь ниже.

Вырвавшийся у Кэролайн крик перебудил бы весь дом, да и всю улицу, не будь окна плотно закрыты. У двери послышался шум: в дверях стояла Пруденс в накинутой поверх ночной рубашки шали.

– Что случилось? – спросила она, и глаза ее расширились при виде Кэролайн. – Я принесу воды, ее надо помыть.

Пока она не успела выйти, Роуэн подошла к кухарке и что-то тихонько сказала ей на ухо. Пруденс понимающе кивнула.

Элис тихо застонала.

– Это все она! – Горничная указала на Роуэн. – Она видит то, что не видят другие. Это черная магия. Я подловила ее, когда она сейчас шептала слова заклятья!

– Это правда? – внимательно глядя на Роуэн, спросила Пруденс.

Роуэн переводила взгляд с кухарки на горничную, злясь на Элис и огорчившись, что Пруденс не отмела эти обвинения сразу.

– Что за чушь, – наконец смогла произнести она. – Это была молитва. А сейчас помолчите, нельзя тревожить госпожу. Давайте сделаем, как предложила Пруденс, надо поменять простыни и все отмыть, – добавила Роуэн. – И принесите все тряпки, что есть под рукой, она вся горит.

Несмотря на юный возраст, Роуэн, оценив состояние хозяйки, взяла ситуацию в свои руки, будто матушка направляла ее. Вместе с вернувшейся с грудой тряпья Пруденс они, сняв окровавленные простыни, перестелили постель, стараясь как можно бережнее перемещать Кэролайн. Кровотечение вроде бы остановилось, и признаков выкидыша как будто не было, так что Роуэн пробормотала еще одну благодарственную молитву.

– Нужно послать за коновалом, пустить кровь?

– Нет! – воскликнула Роуэн, наслышанная о том, какой непоправимый вред могли нанести эти люди, порой ничем не отличающиеся от мясников.

– В таком случае, за доктором?

Роуэн нехотя кивнула, и кухарка велела замершей в дверях Элис бежать к дому лекаря. Пока Пруденс оставалась с госпожой, Роуэн поднялась наверх, чтобы одеться, и вернулась. Сделав и хорошенько отжав холодный компресс, она положила его на лоб Кэролайн, горячий, точно раскаленная печь. От прикосновения женщина приоткрыла глаза, пустые и ничего не выражающие, и снова закрыла. В этот миг Роуэн всерьез опасалась за ее жизнь, так как сил у нее, похоже, уже не осталось. Пока они ждали доктора, Роуэн тихонько напевала ей старинную песню, которую сама слышала еще девочкой: «Когда луна сиянием лица его коснется, когда ветра далекие домой скликать устанут, когда мороз и стужа отступят навсегда, тогда, тогда вернется к тебе любовь моя».

Пока она напевала, мысли ее обратились к хозяину, который до сих пор не вернулся, уехав из Оксли через пару дней после бала, как он сказал, вновь по делам в Бат.

Когда прибыл доктор, он выгнал из комнаты всех, кроме Роуэн, подробно рассказавшей, в каком состоянии они нашли госпожу.