Дом солдатской славы

Через несколько дней после прибытия пополнения у нас уже было четыре подземных хода, скрытые запасные позиции. Они были так замаскированы, что, если идешь мимо и не наступишь на продырявленный лист железа, никогда и не догадаешься, что под тобой площадка для пулемета или бронебойки.

У всех бойцов гарнизона окончательно сложилась уверенность в том, что дом стал неприступным бастионом для врага. Мы сковывали противника в районе площади, отвлекали на себя много живой силы и огневых средств гитлеровцев.

Больше стало времени и для отдыха. Лешка — так называл я младшего лейтенанта Чернышенко — все свободное время просиживал около Нины. Они подолгу о чем-то беседовали и улыбались друг другу так безмятежно, словно там, наверху, не было никакой войны…

Бронебойщик Якименко и автоматчик Шаповалов, прибывшие недавно в гарнизон, оказались земляками из-под Харькова. Кроме того, Якименко в первый же день прибытия в дом познакомился с Диковым. Худощавый среднего роста гвардеец и пожилой мужчина в поношенной телогрейке усаживались на ступеньках, закуривали и вели мирную беседу.

Диков рассказывал своему собеседнику об ужасах первых дней варварской бомбежки города. Делился своим горем и солдат.

До войны Якименко работал с женой в колхозе, имел двоих детей.

— Не знаю, где теперь моя семья, если не эвакуировались, то, наверно, и в живых никого нет, а может, и в Германию угнали, — задумчиво говорил солдат.

Находили чем заниматься в часы отдыха и другие бойцы. Одни предпочитали поспать побольше, другие, собравшись в центральном подвале, вели задушевные беседы, рассказывали всевозможные байки.

В один из таких вечеров от командира роты поступил приказ подготовить к эвакуации мирных жителей. Непрерывные бои, сильные артиллерийско-минометные обстрелы нашего дома и отсутствие сплошного хода сообщения от нас к мельнице не позволяли отправить их в безопасное место, за Волгу. Это подтолкнуло нас ускорить готовность хода сообщения к мельнице.

За два дня работы бойцы перевернули не один десяток кубометров земли. Грунт оказался не по зубам для обыкновенной железной лопаты. Землекопам пришлось вооружаться кирками и ломами, а тут еще вдобавок на пути появилось сложное препятствие: железная дверь с массивным замком и толстый каменный фундамент. Гридин, Мосиашвили и Шаповалов больше двух часов возились возле замка и все по-пустому.

— Хочешь или не хочешь, а все-таки придется долбить фундамент, — с досадой проговорил Шаповалов.

— А что если у командира роты попросить взрывчатки и ахнуть ее? — предложил Воронов.

— Тоже верно. Больше тут ничего не придумаешь, — поддержал Гридин.

— Можно и так. Только зачем взрывчатка? Три-четыре гранаты, и от замка кусков не найдешь, — подсказал Павлов.

Через несколько минут на дверях, рядом с замком Воронов закрепил связку из пяти лимонок. К кольцу одной из них привязал трос, протянутый в дом, при помощи которого и привели взрывчатку в действие. Раздался сильный взрыв, и дверь «раскрылась».

Рыть ход сообщения помогали нам и мирные жители. Они подчищали стены, выбрасывали землю, равняли бруствер. К вечеру третьего дня работа была закончена. Так, в конце октября от нашего дома до мельницы появилась траншея в полный профиль. Теперь мы могли поддерживать связь с ротой не только по телефону, но с посыльными, в любое время дня и ночи.

Эвакуация мирных жителей была намечена на вечер четвертого ноября. Об этом мы заранее поставили в известность всех жильцов. Многие с благодарностью восприняли эту весть, видя в этом заботу о них нашего командования. Многие, но не все. Две женщины из первого подъезда — мать и дочь — категорически отказывались уйти за Волгу. Как только мы их не убеждали в этом, но они под всякими предлогами не соглашались. Не подействовал даже такой обман; дом, дескать, будет взорван.

— Взрывайте вместе с домом и нас, — со слезами на глазах заявила молодая женщина. Такое упрямство нам было непонятно. Лишь после серьезного разговора они все же согласились, хотя нам и пришлось выслушать от них целую серию незаслуженных упреков.

Проводить мирных жителей пришли: командир батальона Жуков и зам. командира пулеметной роты Аникин. Я стоял у выхода и прощался с теми, кто уходил по траншее к мельнице. Сорок два дня эти люди жили рядом со смертью. В их жилье никогда не проникал дневной свет. Не было воздуха — дышали едким пороховым дымом и гарью чадивших день и ночь коптилок. Не было ни воды, ни продовольствия — перебивались кое-чем и кое-как. Стоит ли говорить, какими они стали после пережитого. Некоторые из них совсем ослабли и еле держались на ногах. Особенно больно вспоминать о матери с ребенком — Евдокии Григорьевне Селезневой. Многие из нас, да и сами жильцы считали их безнадежными. Женщины поговаривали меж собой, что мать еще немного протянет, а ребенок не сегодня, так завтра скончается.

Все шло хорошо. Без всякой суеты и шума люди покидали подвальные клетушки, уходили к Волге. И вдруг позади себя я услышал повелительный голос комбата:

— Стой! Руки вверх!