Дом Солнц

– Зачем экранам показывать образ, а не твою маму? – искренне удивилась мадам Кляйнфельтер.

– Не знаю. Почему я не могу с ней увидеться?

– Потому что она сильно больна и должна находиться в изоляции, пока не вылечится. А она вылечится, дай срок. Пока же она вынуждена находиться в стерильности и общаться через экраны.

– Не верю! Моя мама свихнулась. Что-то довело ее до ручки.

– Ах, Абигейл, ты не сама это придумала, а повторяешь за противным… – Мадам Кляйнфельтер прикусила язык, чтобы не выругаться. – До ручки твою мать ничто не довело. Она… с проблемами не справилась, только и всего.

– Из-за нее у нас такой дом?

Наверное, до этого вопроса мадам Кляйнфельтер надеялась, что я проглочу ее увещевания и уйду, но тут аж в лице изменилась. В ее глазах я пересекла Рубикон, не между детством и отрочеством – для этого время еще не настало, – а между этапами детства. Ребенок может знать о смерти, боли и безумии и оставаться ребенком.

– Я думала, ты спросишь об этом года через два, – посетовала наставница.

– Нет, сейчас скажите! – потребовала я так дерзко, что сама удивилась.

– Тогда пойдем со мной. Только, Абигейл, ты об этом пожалеешь. Тебя ждет потрясение, которое не рассеется, как после игры в Палатиале. Это тяжело ранит душу, и ты пронесешь эту рану через всю жизнь. Зачем страдать уже сейчас, если можно подарить себе еще пару лет счастливого неведения? Ну так? Сейчас или потом?

– Сейчас, конечно сейчас.

Мадам Кляйнфельтер отвела меня в закрытое крыло дома, где держали мою мать. Так я узнала все, что наставница и другие взрослые хотели сообщить мне, когда я немного повзрослею. Мальчишка не врал – моя мама впрямь повредилась умом. Рассудок она потеряла от стыда и чувства вины за то, что творили ее прекрасные клоны, и за то, что в отместку творили с ними.

Без клонов, которых так искусно создавала моя семья, Вспышка пошла бы совершенно по иному сценарию. Сторона, которую мы снабжали, либо использовала бы тех же боевых роботов, что противник, либо капитулировала бы на унизительных условиях. Вместо этого мы создавали им полчища свеженьких солдат с опытом и закалкой ветеранов – хоть сейчас на передовую. Вспышка закончилась быстро, многомиллионное население Золотого Часа почти не пострадало, зато в других системах жертвы были огромными. В разгар военных действий никто не задумывался, что клоны не просто искусственный интеллект в органической оболочке, не просто начинка для скафандров и боевых кораблей и не просто современный аналог голубей, которых тысячи лет назад превращали в радиоуправляемые бомбы.

Пока шла война, мама сохраняла внешнюю твердость духа, а когда пересчитали погибших, раскаяние подточило ее хрупкое психическое здоровье. Она задумалась о том, сколько жизней создала и погубила наша семья. Иные клоны просуществовали какие-то месяцы или даже недели, а воевали с уверенностью, что за их плечами целая жизнь. Они считали себя полноценными людьми.

Чувство вины приняло извращенно-болезненную форму – мама утверждала, что ее преследуют души погибших, что они хотят отомстить за ущербную жизнь, которую она им уготовила. Чистейшее безумие, но в мамином сознании оно укоренилось прочно. Лечить ее приглашали лучших психиатров Золотого Часа, только каждое новое вмешательство лишь усугубляло мамино состояние. Ей разобрали мозг, будто дорогую сложную головоломку, тщательно отполировали все части и снова собрали воедино. Ей насадили ложные воспоминания, а связанные с войной пытались стереть – пусть, мол, успокоится.

Ничего не помогало.

Мадам Кляйнфельтер привела меня в комнату с выгнутой стеной и ставнями на окнах. Она опустила рычаг и велела встать рядом с ней. Так я увидела палату, в которой жила моя мать.

Держали маму в контейнере с солоноватой розовой жидкостью. Меня заранее предупредили: в саму палату заходить нельзя, чтобы не нарушить строгую стерильность. Теперь я увидела, зачем она нужна. Верхушку черепа у мамы срезали, бесстыдно обнажив блестящий розово-серый мозг. Извилистую массу так утыкали зондами и электродами, что она напоминала игольницу. Целая связка проводов тянулась по стенке контейнера к тележке с продолговатыми устройствами. В палате дежурили три техника в зеленой форме, поразительно похожие на тех, что устанавливали Палатиал. Размещались они на невысокой платформе, при необходимости могли дотянуться до приборов на контейнере, следили за парящими дисплеями и переговаривались вполголоса, как все доктора. Их губы шевелились под тонкими марлевыми масками. Периодически мама дергала ногами или руками, но на это техники внимания не обращали.

– Твоя мать живет так уже тридцать лет, – объявила мадам Кляйнфельтер. – Смотреть на нее тяжело, но ей не больно. Терзают ее лишь собственные фантазии. У твоей мамы есть дни прогресса и дни регресса. В хорошие она разговаривает более-менее нормально. Полностью фантазии не исчезают даже тогда, но она сосредоточивается, обсуждает семейные дела и политику, планирует дальнейшее переустройство дома.

– А сегодня у нее прогресс или регресс?