Дом Судьбы

Отец встает и направляется к двери, намереваясь оставить Тею отдохнуть.

– Папа? – зовет она, когда тот уже открывает дверь. – Папа, ты веришь в любовь?

Отто, хмурясь, поворачивается.

– Конечно.

– На что она похожа, по-твоему?

Отто ошеломленно замирает. Потом откашливается.

– На что похожа? – Он думает. – На солнечный свет. Но и на тьму тоже.

Любовь как солнце, любовь как луна. Тея самим нутром чувствует, что слова отца – чистая правда.

– И… ты любил мою мать?

– Твою мать?

Отец в замешательстве медлит. Тея не знает, то ли это укрепляющее действие препаратов Витсена, то ли последствия лихорадки, которая ослабила ее защиту и развязала язык. А может, это влияние тех миниатюр, что прячутся на чердаке среди кедровой стружки. Или все просто потому, что она чувствует себя посрамленной, невежественной и глупой. Униженной тем, кого считала своим возлюбленным. Но Тея жаждет услышать, что, по крайней мере, часть ее истории была тронута страстью и привязанностью, в существование которых девушке так страстно хочется верить. Она жаждет, чтобы отец утвердил ее в этой вере.

Отто все еще топчется на пороге комнаты. Он смотрит то на дочь, то на канал за окном. Сначала Тее кажется, что он хочет заговорить, потом – что нет, а потом она понимает, что у него просто нет слов.

– Не важно, – вздыхает Тея. – Я просто…

– Впервые мне рассказал о ней твой дядя, – вдруг начинает отец. – Когда мы уезжали из Суринама, он сказал мне, что его сестра – самый умный человек, которого он когда‐либо встречал. Но я должен знать одну вещь: она не умеет заводить друзей.

Тея пристально смотрит на него. Она не может поверить, что наконец‐то, после стольких лет молчания и ожиданий, ее отец вспоминает прежние времена. Чтобы это произошло, нужно было остаться с разбитым сердцем, пережить лихорадку, столкновение со смертью, мольбу о любви.

– И это оказалось правдой?

Отец не отходит от порога.

– Это было неправдой. Она была одинока. Но это не значило, что она не умела дружить.

Возможно, отец разглядывает дома у канала напротив, но Тее кажется, что он смотрит на горизонт, которого она не видит. Океан воспоминаний, на поверхности которого серебрится свет, солнце уходит, оставляя воду непроглядно темной.

– Она вламывалась в кабинет своего брата, – тихо говорит отец. – Читала его гроссбухи, пока он был в городе.

Глубоко вздохнув, он поворачивается к дочери:

– Я почти не смотрел на твою мать, Тея. Чуть-чуть разве только. Сначала. И я не заметил, что она смотрела на меня. Я прожил в этом доме год, и вот однажды вечером она со мной заговорила. Я стоял в прихожей, надевал плащ, собираясь навестить твоего дядю в ОИК. Голос твоей матери из темноты заставил меня остановиться.

– Что она сказала? – шепотом спрашивает Тея.

Отец колеблется.

– Она сказала: «Я восхищаюсь вами». – Отец молчит какое‐то время, потом продолжает: – Это было первое, что она сказала мне напрямую, не в компании других людей. Она вышла из тени, свет выхватывал половину ее лица.

– И что случилось потом?

– Я впервые взглянул на нее открыто. Внимательно. У нее было узкое лицо, как у тебя. Серые глаза, как у брата. У тебя мои глаза. И ее строгий рот. Ее чепец был всегда безупречно чистым. Она словно ждала, что я скажу что‐нибудь в ответ.

– Но ты не сказал ничего.

– Нет.

– Потому что ты служил у дяди Йохана?

– Да. Я хотел сказать, что тоже восхищаюсь ею. И спросить, почему она восхищается мной. Но вместо этого открыл входную дверь. Понимаешь, у нее порозовели щеки, и я подумал, что ей, может, нужен прохладный воздух. А она опустила глаза в пол, понимая, что ее тайна вот-вот раскроется. Словно она этого вовсе не хотела. «Отто, – сказала она мне, как будто подслушав мысли, – я восхищаюсь вами, потому что вы умеете все начать сначала».

Наступает долгое молчание. Тею окутывают слова матери и отца. Отец говорит с такой нежностью, которой Тея никогда раньше не слышала. Она осознает, что никогда не слышала ее от Вальтера.

– И ты тоже так умеешь, Тея, – продолжает отец.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не знаю, почему ты так несчастна, любимая моя. Мне невыносимо видеть это и думать, что кто‐то мог причинить тебе боль.

Тея вспоминает мастерскую, золотое платье в пятнах. Карту своей матери, мизерикордию, Гриету Рибек и комнату на Блумстраат, где все изменилось. Все эти головокружительные эпизоды. Она попала в ловушку кошмара, который сама же и создала, но Тея и помыслить не может, чтобы рассказать об этом отцу. Никому нельзя о таком рассказать.

– Никто не причинял мне боли, папа. Я просто захворала, вот и все.

– Ты моя дочь, – качает головой отец. – Ты куда более особенная, чем можешь себе представить.

Он поворачивается, чтобы уйти, но снова замирает:

– И, Тея…

– Да?

– Ты знаешь, как все начать сначала.