Дом Судьбы

Нелла следует его примеру.

– Совершенно безвкусно.

– Это хорошо, – кивает Каспар. – Некоторые отвары бывают отвратительными.

Они дуют на чай и пьют по маленькому глоточку, снова дуют и снова пьют. Хорошо, что у Неллы есть чашка. Ее можно использовать как опору, как маленький щит, чтобы держать этого человека на расстоянии. В нем есть упорство, какая‐ то кипучая энергия. Чего нет в Каспаре Витсене, так это вялости.

– Я всегда считал, что, если человек впадает в меланхолию, ему нужно набить живот, – говорит он. – Я не меланхолик.

Их взгляды встречаются, но Каспар не отводит своего, это Нелла опускает глаза.

– Голодание – признак горячки, мадам, – мягко продолжает он. – Нам следует пить сладкое молоко, есть свежий хлеб, хорошую баранину и говядину.

– Куда у вас это все девается, мне интересно, – приподнимает уголки губ Нелла.

Витсен улыбается, делая еще один глоток.

– Чай с алоэ. Красота равновесия. Мечта любого жителя Амстердама. Я верю в заботу о теле, – говорит он. – Возможно, чуть больше, чем в Бога.

У Неллы волосы на затылке встают дыбом.

– Смелое заявление.

– Ну нас же никто не слышит, мадам Брандт. Если только вы не планируете пожаловаться на меня ближайшему пастору.

Нелла смеется, чувствуя приятное освобождение. Прошло много времени с тех пор, как она смеялась в последний раз.

– Значит, вы не верите в Божий промысел? – спрашивает она. – В судьбу?

Каспар Витсен размышляет над этим вопросом, и его глаза сияют от возможности пофилософствовать.

– Я верю, что наши судьбы в большей степени находятся в наших собственных руках, чем мы готовы признать.

Отвар в чашке остыл, Нелла делает большой глоток.

– Забавно, что вы так думаете. Потому что я часто чувствую обратное. Как будто моя судьба в чужих руках.

Каспар кивает:

– Многие на это жалуются.

– Как ваша была в руках Клары Саррагон?

– Действительно.

Что она делает, сидя здесь, в глубине дома, с едва знакомым мужчиной? Нелла наклоняется вперед, ставя чашку, и луч солнца падает ей на макушку.

– Солнечный свет, – говорит Каспар. – Вот он вам точно был бы полезен.

Они снова встречаются взглядами.

– Вы прописываете мне солнце, словно я растение.

Витсен снова смеется.

– Возможно, я вернусь и увижу, как вы покрываетесь листвой. Ваши волосы – пучок травы, ваши глаза – пара цветков сирени.

– Растворение в зелени, – произносит Нелла, чувствуя себя сбитой с толку его поэтической речью.

Каспар улыбается, но смотрит на нее неуверенно, как будто она – книга, которую он, несмотря на весь свой ум, не в силах постичь. Может быть, она задела не ту струну – минорную ноту, раз он говорит об исчезновении, о растворении в листве, которую так обожает?

– Моя мать любила растения, – внезапно для самой себя говорит Нелла.

Она никогда не рассказывает о своей матери.

– В Ассенделфте? – заинтересованно спрашивает Витсен.

– Да, у нее был сад. В нем росло много опасных трав. Она прекрасно в них разбиралась, – улыбается Нелла. – А я хорошо помню их названия. Как из букваря для плохих детей.

Каспар смеется, а смущенная Нелла продолжает:

– Белладонна, блоховник, расторопша, окопник – мама говорила мне никогда не срывать их, даже не прикасаться. – Она смотрит на свои пальцы. – Иногда к ней приходили женщины. Они тихо разговаривали у задней двери кухни, мама передавала им сумку из рук в руки. Я всегда спрашивала, что они там делают, но моя мать никогда не рассказывала.

– Похоже, она была мудрым человеком.

– Может, и была.

На мгновение Нелла переносится туда, где ее мать трудилась особенно усердно. В их садах всегда много чего росло. Морковь, похожая на тонкие оранжевые пальчики, выдернутые из земли, бесформенные клубни картофеля и лук, месяцами лежавший в темноте. Порей и чеснок, горох и фасоль.

– Много выращивали? – интересуется Каспар.

– Много. Выращивали на продажу. И, что самое странное, никто из нас не умел готовить. Моей матери нравился процесс посадки, выращивания. Ожидание результата. Но готовка – никогда. Возможно, она не хотела портить урожай.

– Я это понимаю.

– И это говорит человек, который с таким удовольствием разрезал драгоценное алоэ. – Нелла делает паузу. – Вот почему я всегда восхищалась способностями Корнелии, учитывая, насколько они далеки от моих собственных. Корнелия будет самозабвенно рубить и резать, тушить и жарить. Она подчинит природу своей воле.

– И это я тоже понимаю. Но, уверен, вы к себе слишком строги.

– О нет. Я говорю чистую правду, – вздыхает Нелла. – Единственное, в чем я была хороша, – это уход за курами. У них были домики среди наперстянки. Я всегда заботилась о том, чтобы у кур было достаточно зерна и чистые гнезда для ночлега.

– Нет ничего лучше, чем яйцо.

– Так и есть. Для меня они всегда были чем‐то вроде маленького обещания, которое можно найти поутру в соломе. Идеальные желтки, шипящие на сковороде. К восьми годам я начала придумывать, как защитить кур от лис и кошек. Брала у матери травы с сильным запахом. Глубоко вкапывала в землю изгородь. Но иногда мы приносили курицу в жертву. Она жарилась с розмарином и тимьяном, и потом мы с братом и сестрой сидели на улице, жуя ее ножки и крылышки.