Дом «У пяти колокольчиков»

— Что за странные речи ты ведешь? — рассердилась она в конце концов, не спуская с дочери настороженного взгляда. — Как это — ничего? Разве ты не учишься, как вести хозяйство? Ты присматриваешься к тому, как мы готовим, гладим, стираем, а ведь это тоже работа, и весьма важная. Как же ты в свое время станешь отдавать приказания слугам, если не уразумеешь, на чем в доме порядок держится? Доглядывать за всем, доченька, вот главное занятие хозяйки; иначе никакого лада в доме не будет. Я-то ведь тоже не работаю, но все время при деле — повсюду хозяйский глаз нужен.

— Но какая же радость в том, чтобы стоять да наблюдать? Мне бы ходить хотелось, двигаться, руками шевелить.

— Оставь этот вздор! Ты же знаешь, что ни к плите мы тебя не допустим, ни гладить не дадим.

— Позвольте мне тогда хоть шить что-нибудь; тошно ведь мне день-деньской сидеть без дела.

Матушка пришла в ужас.

— И что это на тебя в праздники накатило? Еще на прошлой неделе все было тихо-мирно, все шло по заведенному порядку, своим путем, и вдруг — все наперекосяк?

Стасичка опустила глаза перед испытующим взором матери. А матери при этом показалось, что за время праздников дочь словно бы выросла, повзрослела и похорошела, да и держалась она, и глядела нынче как-то по-иному.

— Но даже если б я захотела дать тебе что-нибудь шить, — прибавила она уже более спокойным тоном, — то у меня ничего нет. Ты же знаешь, что всю работу забрала швея.

У Стасички сделалось такое выражение лица, точно она вот-вот заплачет. Этого матушка перенести не могла.

— Ладно уж, ладно, — принялась она утешать дочь, — попробую поискать что-либо для тебя, раз уж тебе так загорелось взять иголку в руки. В доме у меня довольно полотна и разных причиндалов. И тебе хочется поскорей сделать готовую вещь? Кажется, я придумала! Вышей-ка для Франтишка воротники;{48} я все равно решила их приготовить, скоро они понадобятся, а от тебя получить их ему будет гораздо приятнее, чем от швеи. Он немало потрудился, пока не научил тебя петь, вот и ты его отблагодари своим трудом.

Взгляд Стасички, минуту назад ясный и бодрый, вдруг затуманился.

— Он же еще не стал священником, — возразила она шепотом.

— Да, не стал, но вот-вот станет им.

— Но ежели…

— Что такое? Почему ты заикаешься?

— Но ежели он им не станет?

— Бог весть, что ты плетешь, милая. Это же давно решенное дело.

— Но ведь он может и не захотеть?

— Нет, не может, — со вздохом ответила матушка, вспомнив свою бедную подругу, горькую ее участь, печальные крестины, свершившиеся на рассвете в палатке, и последние минуты матери Франтишка, когда та вручила ей судьбу своего сына.

— Почему не может? — допытывалась Стасичка с упрямством избалованного ребенка, который, невзирая на отказ, все равно добьется того, чего захотелось.

— Он взял бы большой грех на душу, когда бы отказался от предначертанного пути; к счастью, этому славному и учтивому юноше подобная мысль даже в голову не приходит. Мать обещала его богу при самом крещении, а брат, если ты помнишь, заставил его публично подтвердить обет.

Стасичка, разумеется, помнила, поскольку была при нем подружкой, но лишь сейчас поняла, отчего она после церемонии плакала в полный голос. Она покачала головой, сказав:

— Уж не знаю, может ли мать что-либо обещать богу, когда дитя ее еще из пеленок не выросло.

— Само собой, может.

— Но она не должна была этого делать, — произнесла Стасичка таким назидательным и торжественным тоном, что матушка была совершенно сражена, повторяя сказанную вчера Петршичком при прощании фразу: «Эко разошлась, а?»

— Ты, видно, встала сегодня с левой ноги: всем недовольна, все тебя раздражает, — попеняла она дочери, — Будь добра, нигде и ни с кем подобных разговоров не веди, иначе люди примут тебя за дикарку, которая свою мать ни во что не ставит и способна с хулою отзываться о святых деяниях. Люди злы, готовы из мухи раздуть слона — и если бы им это стало известно, ты сделалась бы всеобщим посмешищем, а на мою голову пал бы несмываемый позор. Ты должна поступать и мыслить разумно.

— А что я такого плохого и ужасного наговорила? — с обидою спросила Стасичка.

— Ты заявила, что мать не должна ничего обещать от имени своего ребенка. Почему же не должна? Ведь он принадлежит ей, она для него на земле вместо бога; ей даровано право распоряжаться его судьбою так, как она сочтет за благо. И тому, кто противится воле матери — а это все равно что противиться воле господа, — тому нет счастья на земле и прощения на небесах.

Никогда еще матушке не доводилось держать перед дочерью столь долгую и серьезную речь. Она подумала, что ей следует быть с дочерью построже, пообтесать ее несколько, прежде чем они сблизятся с ювелиршей, дабы не дать последней повода к замечаниям. Что сказала бы ювелирша, когда бы Стасичка в один прекрасный день выступила перед ней с подобными рассуждениями! Матушке хотелось, чтобы ее дочь была такой же благовоспитанной, как и ювелиршин сын.