Дом «У пяти колокольчиков»

Гордясь превосходством своей натуры — я, мол, умею владеть чувствами и добиваться поставленной перед собой благородной цели, — он тяжко ранил своими резкостями душу бедного Леокада, когда тот признался, что любовь в его сердце расцветает с той же естественностью, как цветет незабудка на лугу или мерцает звезда на небе, и противиться чувству тщетно: ведь не может спорить куст с розой, которая расцвела на нем. Что же мог Клемент сказать себе теперь, когда и он ощутил могучее воздействие неумолимого закона природы, сообщающего ей вечную молодость, закона, коего в своей гордыне он намеревался избегнуть, находя его непригодным для себя, и, самодовольный, воображал, что ему это по силам? Искусно проникла в его сердце Ксавера, отыскав ту единственную лазейку, которую он считал недоступной, к тому же сам и указал ей путь! И вот именно ему суждено было влюбиться в Королеву колокольчиков, и не только влюбиться, но полюбить ее со всем жаром молодой любви, ей одной принести в жертву свое первое чувство!

В порыве глубокого отчаяния снова и снова бросал он в лицо равнодушной ночи роковой вопрос, который она не раз уже слышала на всех языках и наречиях мира: «О, боже, почему именно она, почему не другая?» И некое насмешливое эхо в нем самом отзывалось его собственным жестоким советом брату: «Да, но почему она, а не другая? Ведь у многих молодых девиц такие же алые уста и белые ручки, как у Неповольной. Если твой ограниченный ум не может возвыситься до понимания высоких задач нашего времени и нуждается в развлечениях, почему ты не изберешь для этого какую-нибудь другую красотку вместо нее?»

Ответа он не дождался… лишь речные волны то вздыхали, то всхлипывали у его ног, словно жалели его; а потом, повинуясь тому же неумолимому закону, которому ныне подчинился и он, устремлялись вдогонку за своими предшественницами, неустанно, все дальше и дальше…

Сколь же ничтожным, бессильным, смешным существом представлялся теперь Клементу человек! Сколь сомнительным блестящее будущее человеческого разума! Он жаждал стать господином, властелином мира, но не умел владеть даже самим собой, не мог ничего предугадать хотя бы на час вперед, все время ошибался, обманывался, и любая пресмыкающаяся тварь превосходила его определенностью своих инстинктов…

Еще вчера Клемент спрашивал Ксаверу, что с ней происходит, а теперь она сама задала ему этот тревожный вопрос, когда вечером он вошел в грот, где она читала, ожидая его.

— Я нездоров, — сказал он глухим голосом. — Мне надо на некоторое время уехать из Праги в наше имение.

Она смертельно побледнела, но он не поднял на нее глаз.

— Ваши занятия от этого не пострадают, — продолжал он как можно равнодушнее. — Я оставляю для вас немало интересных книг, пришлю вместо себя товарища, который будет вести занятия с вами не менее добросовестно, чем я, и подробно рассказывать обо всем, как вы это любите.

Он хотел, кончив шуткой, легко расстаться с ней, а, сообщив, что едет в деревню, на самом деле жить втайне от нее в Праге, пока не пройдет его безумие, но она протянула к нему руки в немом отчаянии и устремила на него взор, исполненный столь глубокого чувства, что не только шутка, но всякое другое слово замерло у него на устах и голова закружилась — от блаженства.

Он намеревался быстро уйти, но не сделал этого. Собрав все свои силы, он пригласил пани Неповольную полюбоваться вместе с ними собранием гравюр на темы священной истории, которое он на этот раз принес. За этим занятием у них прошел весь вечер.

После его ухода Ксавера упала на колени перед статуей святой девы. Когда-то на этом месте она терзалась страхом, что любовь к Леокаду лишит ее красоты и привлекательности, что чувство это унизит ее и она не сможет быть полезной слугам господним в утверждении царствия божия на земле. Теперь она смеялась над собой, строго судила себя, что могла когда-то хоть на один миг предположить, будто любит кого-то другого, а не самого благородного из всех — Клемента! Да, она понимала, что любит, и не стыдилась этого, напротив — ощущала себя внутренне, гораздо значительней, ей даже казалось, будто вокруг ее головы такой же нимб, как и у девы Марии, чья любовь подарила людям жизнь.

— О святая дева, дай мне венцы всех царств мира сего, — вскричала она страстно, — я брошу их на землю, чтобы он попрал их; дай мне все таящиеся в этой земле клады — их тоже брошу в пыль, чтобы он растоптал; только у него в руках тот венец, коего я жажду, только в его сердце тот клад, по коем я тоскую. Не нужна мне больше слава — ему одному хочу служить, пусть мучает меня, пусть унижает, я не обижусь, не стану жаловаться, только бы он любил меня! И пусть это счастье продолжится всего один год, пусть всего день, час!.. До самой смерти буду я помнить и благословлять этот час, и никто на свете, даже он сам, не отнимет у меня этого воспоминания!