Дом «У пяти колокольчиков»

Ксавера дала себе клятву, что Клемент не будет ее врагом, а кроме того, она еще и сумеет отомстить ему за то, что он не только оттолкнул от нее своего брата, но сам сторонился ее так долго. Она надеялась зажечь в нем пламя любви, а потом насмеяться над ним — более жестоко, чем над кем-нибудь иным. Посему в следующий раз, когда он пришел, она немедленно пустила в ход обычное свое кокетство, все свои уловки, однако скоро и оставила: ей не везло с Клементом, как не везло когда-то ее бабке, с отцом Иннокентием. Клемент лишь горько усмехнулся, и она вспыхнула от стыда, подобно ученице, пойманной учителем с конфеткой за щекой, — ей пришлось собрать все душевные силы, чтобы удержаться и не заплакать, и она все же сумела искусно перевести разговор на другой предмет, лишь бы он не заметил, в какое затруднительное положение она попала. Вскоре она растеряла все свои стрелы и оказалась перед ним безоружная, без шлема и панциря, неведомой властью отдана ему на милость и немилость. Вместе с тем не было для нее теперь ничего приятнее, чем ощущать его рядом, хоть он и не пожирал ее взглядами, не твердил, как она красива; более того, ни в чьем присутствии не чувствовала она себя таким ничтожным существом. Она не могла понять, как и когда все это случилось, сознавая лишь, что ее подхватила некая сила, коей она не знала имени, опутала ее по рукам и ногам… По временам ей становилось досадно, хотелось насладиться прежней волей, и в сердцах она говорила себе: «Какое мне дело до этого чужого человека? Ведь он мне не родственник, не духовник, почему я должна считаться с его мнением? Не все ли равно, что он обо мне думает? Пускай идет прочь со своими науками, мне они уже надоели, я хочу веселиться, танцевать, притом всякий день с новым поклонником. Уйду, и, когда бы он ни пришел, меня для него больше не будет дома.

Так и случилось. Она собрала последние остатки былого своенравия и строптивости и именно в тот день, когда Клемент обещал быть у них, ушла с бабкой из дома. Однако с приближением назначенного часа она совсем потеряла покой, не могла нигде найти себе места и вдруг разрыдалась. Никто не понимал, что с ней происходит. Она говорила, будто у нее внезапно что-то заболело — голова или зуб: не знала она еще, какой невыносимой может быть боль, пронизывающая душу. К счастью, вернувшись домой, она еще застала там Клемента, в задумчивости прохаживающегося по саду. Он не мог допустить мысли, что она ушла надолго с намерением его оскорбить. Напуганный ее слезами и необычайным поведением, он опять повторил свой вопрос: вот уже целых полчаса спрашивал он, чего вам все-таки недостает?

Она долго всхлипывала, сопротивляясь желанию высказать ему все-все, и наконец призналась:

— Не могла я больше сидеть у тех глупых людей и больше никогда к ним не пойду, пусть бабушка хоть казнит меня. Я теперь уже не могу быть прежней, какой была до знакомства с вами.

Мог ли не радоваться Клемент подобной перемене, которую и сама она теперь осознала? В первый раз за все время он взял ее руку и прижал к губам. Ксавера не отнимала ее…

Бледная от умиления, исполненная сладостного, никогда еще не испытанного, неожиданно нахлынувшего чувства, которое — она это видела — с трепетом ее руки передалось и Клементу, она глядела на него. Да, он был здесь, перед нею, — тот самый мужчина, которого Клемент намеревался поставить на ее пути, чтобы заинтересовать и увлечь ее, как сама она поступала со своими поклонниками. И ему тоже было ясно: не надо никого искать!

Солнце понемногу уходило за Петржин, золотя макушки вековых деревьев; небо запылало, побледнело, померкло, и звезды одна за другой замерцали над зубчатым фронтоном старинного дома. В мягких вечерних сумерках фигура Ксаверы растворялась, таяла, и Клементу казалось, что девушка сбрасывает с себя оболочку своей телесной красоты, коей она всегда гордилась, что под этими святыми звездами он остался наедине с ее душой, им воскрешенной, облагороженной, принадлежащей отныне ему одному…

Ему? Клемент отпустил ее руку, которую до сей поры молча держал в своей руке. Разве он на что-нибудь притязает? Разве он стремился развить ее ум не для святых целей человечества, а ее чувства не для Леокада?

Он вскочил и, быстро простившись, бежал в таком смятении, что сбился с пути и, вместо того чтобы выйти к Карлову мосту, очутился на пустынное берегу Влтавы. Там он упал на поваленное дерево. Теперь-то он на себе познал горькую правду своих слов: никакой Брут еще не помыслил о том, чтобы заострить свой кинжал против людских страстей, этих заклятых врагов человечества, жестоких тиранов, изыскивающих все более и более коварные способы, дабы воспрепятствовать ему идти по пути прогресса, налагающих на него тяжкие цепи любви.