Дом, в котором…

Горбач надолго погружается в молчание. Пыхтит трубкой, искоса поглядывая на Сфинкса.

– А чего ты без грабель? – спрашивает он наконец.

– Грабли пострадали при пожаре. Мы их вчера похоронили под твоим дубом. Ты и этого не заметил?

– Я был в Не Здесь.

– Знаешь, я так и подумал.

Следующие десять минут они молчат. Бритоголовые, сгрудившись возле ворот, из кожи вон лезут, пытаясь привлечь их внимание. В воздухе пахнет грозой. Небо почти оранжевое, низко летают стрижи. Сфинкс убирает ногу с брошюры, и ее уносит порывом ветра. Сфинкс начинает насвистывать «Дождевую песню». Из-за обгоревших ресниц и красных пятен ожогов на щеках и на лбу он выглядит веселее. Как деревенский парень, зацелованный солнцем. У Горбача вид куда более мрачный.

– Как ты теперь будешь без них обходиться? – спрашивает он. – Новых тебе уже не закажут.

Сфинкс кивает, не открывая глаз.

– Не закажут. Но я пока обхожусь. Даже отчего-то легче стало. Как будто я снова маленький и беспомощный, ни за что не отвечающий. Как будто меня – такого – нельзя обижать. Я ведь до того, как попал сюда, был абсолютно в этом уверен. Что меня никто не посмеет обидеть. Никогда.

Горбач кашляет и смотрит на Сфинкса с недоумением.

– Ты что, в свое наружное детство вернулся, что ли?

Сфинкс смеется.

– Почти. У меня что-то вроде маразма. Человек не может все время со всем вокруг прощаться. Просыпаясь, и засыпая, и даже во сне. С каждым лицом, предметом и запахом. Это невозможно. В один прекрасный день от этого так устаешь, что перестаешь вообще что-либо чувствовать. И вдруг впридачу остаешься без протезов. Торжественно прощаешься с ними и понимаешь, что с тебя хватит. Что пора уже начать хоть с чем-то здороваться. А поскольку ничего не можешь делать сам, здороваешься с собой – давним и беспомощным. С тем, которому все помогали и кого никто не смел обидеть. Чем плохо?

Горбач качает головой.

– Что-то мне не нравится это твое настроение. Психушкой от него пахнет, вот что. По мне, так ты лучше переживай себе потихоньку, чем веселиться от каких-то невеселых вещей. Это будет более нормально.

Сфинкс смеется.

– В нашем положении ничего не будет нормально. А насчет веселья не беспокойся. Это ненадолго. Кстати, почему у тебя пальцы забинтованы? Ты забивал гвозди Отсюда в Не Сюда?

Горбач смотрит на свои руки. Большой палец на левой и указательный на правой забинтованы. Толсто и неряшливо. Черные от грязи бинты уже разматываются, может, только грязь их и удерживает на месте. Застеснявшись, Горбач начинает сдирать их.

– А-а-а, это так… покусала одна кроха…

Сняв бинты, он осматривает ранки. Сфинкс тоже наклоняется посмотреть, а когда поднимает голову, взгляд его заставляет Горбача отпрянуть.

– Ты сейчас пойдешь в Могильник, – говорит Сфинкс холодно. – Вернее, побежишь. Без душа и переодеваний. В спальню заходить не будешь, рюкзак оставишь в прихожей. Все.

Горбач вскакивает и прячет в карман трубку, чертыхнувшись, – она его обожгла. Путаясь в лямках рюкзака, взваливает его на плечо.

– Прямо так – босиком? – спрашивает он. Наткнувшись на взгляд Сфинкса, кивает и, бормоча что-то под нос, поспешно уходит.

Сфинкс сидит еще некоторое время неподвижно, потом встает и медленно бредет к Дому. Первая капля дождя клюет его в лоб, когда он поднимается по лестнице. Обернувшись взглянуть на бритоголовых, расходятся ли они, он с удивлением видит перед сеткой Рыжего. Крысиный вожак общается с бритоголовыми, улыбаясь от уха до уха, весь – очарование и непринужденность. В обрезанных джинсах, босой и без майки, но на шее – галстук-бабочка, а на голове – котелок. По своим – Крысиным – понятиям, он одет празднично, но бритоголовые, видимо, так не думают. Возможно, они принимают вожака Крыс за местного сумасшедшего. Сфинкс не различает выражений их лиц, но за три дня он привык к тому, что они не меняются. Эмоции палаточников скорее угадаешь по телодвижениям. Сейчас они слушают Рыжего, сбившись в кучку, и никто не липнет к сетке. Растеряны? Недоумевают?

Не переставая болтать и улыбаться, Рыжий снимает очки. Очарованных зомби тут же притягивает к сетке, а Сфинкс, раздираемый противоречивыми чувствами, спешит скрыться в доме. Он не осуждает Слепого, приславшего им совсем не того ангела, которого они искали, он сам недавно был готов на все, чтобы убрать их подальше, но ему отчего-то их немножечко жаль. Бедных, оболваненных, невесть чьим ядом отравленных чужаков.

На лестничной площадке между первым и вторым этажами кошачья сходка возле урны. Тут же сидит Курильщик. На стене рядом с ним – портрет, нарисованный углем. Гротескный, оскалившийся, уродливый, но вполне узнаваемый Стервятник. Сфинкс задерживается посмотреть на портрет, и пока он его рассматривает, группа Логов, грохоча сапогами, спускается со второго этажа, подгоняемая криками Шакала.

– Слушай мою команду! Группа А – обыскивает двор. Группа В – укрепляет обороноспособность двери!

Увидев потрет Стервятника, Табаки тормозит.

– Ох! – говорит он. – Какая мерзость!