Дом, в котором меня любили

Где бы он теперь ни был, я его не забуду. Прошло тридцать лет, я никогда больше его не видела, но тотчас узнала бы. Я иногда думаю: что с ним теперь стало, в какого старика он превратился? Догадывался ли, до какой степени перевернул он мою жизнь?

Когда вы вернулись на следующий день, вы помните, как я сжимала вас в объятиях, как я вас целовала? Я повисла на вас, словно от этого зависела моя жизнь. В ту ночь вы овладели мной, и мне казалось, что это единственный способ уничтожить следы другого мужчины.

Через некоторое время месье Венсан исчез из нашего квартала, но с того дня я лишилась спокойного глубокого сна.

* * *

Сегодня утром Жильбер возвратился с теплым хлебом и с жареными крылышками цыпленка. Пока я ела, он постоянно бросал на меня быстрые взгляды. Я спросила, что происходит.

— Они приближаются, — коротко ответил он. — Кончились холода.

Я ничего не ответила.

— Еще есть время, — пробормотал он.

— Нет, — ответила я твердо.

И вытерла ладонью подбородок, испачканный жиром.

— Ну, тогда ладно.

Он неловко поднялся и протянул мне руку.

— Что вы делаете?

— Не хочу при этом присутствовать, — проворчал он.

В полном смятении я увидела слезы на его глазах. Я не знала, что сказать. Он привлек меня к себе, его руки обхватили мою спину, как две большие сучковатые ветки. Вонь, исходившая от него, вблизи была невыносима. Потом, смутившись, он отступил. Он порылся в кармане и вынул оттуда помятый цветок. Это была роза цвета слоновой кости.

— Если вы вдруг передумаете… — начал он.

Последний брошенный взгляд. Я покачала головой.

И он ушел.

Я спокойна, мой любимый. Я готова. Теперь и я их слышу: медленный, неумолимо приближающийся грохот, голоса, крики. Я должна поспешить, чтобы рассказать конец этой истории. Но думаю, что теперь вы уже знаете все сами, что вы все поняли.

Я сунула розу Жильбера за корсаж. Моя рука дрожит, когда я пишу эти строки, но это не от холода и не от страха перед рабочими, которые подбираются к дому. Это из-за той тяжести, от которой я должна наконец освободиться.

* * *

Наш мальчик был еще младенцем. Он еще не умел ходить. Мы с няней гуляли с ним в Люксембургском саду, возле фонтана Медичи. Был прекрасный, немного ветреный весенний день, сад был полон птиц и цветов. Многие матери привели туда детей. Вас с нами не было, я уверена в этом. На мне была красивая шляпа, но голубая лента все время развязывалась, и ее концы плясали на ветру у меня за спиной. Ах, как Батист смеялся над этим.

Когда ветер вдруг сорвал с головы мою шляпу, он страшно обрадовался, и его губы растянулись в широкой улыбке. На лице появилось мимолетное выражение, рот исказила гримаса, которую я уже видела раньше и которую никогда не могла забыть. Отвратительная гримаса. Это было страшное видение, которое пронзило меня как кинжал. Я схватилась за грудь и удержала крик. Встревоженная няня спросила, что случилось. Я промолчала. Моя шляпа, как дикий зверек, все удалялась, подпрыгивая на пыльной дорожке. Батист хныкал, показывая на нее пальцем. Мне удалось взять себя в руки, и я нетвердой походкой устремилась за шляпой. Но мое сердце продолжало бешено биться.

Эта улыбка, эта гримаса. Меня мутило и наконец вырвало. Не знаю, как я вернулась. Девушка помогала мне идти. Помню, что, придя домой, я прошла в нашу спальню, задернула занавески и остаток дня провела в постели.

Долго, очень долго мне казалось потом, что я заперта в одиночной камере без окон и дверей. Мрачное угнетающее место. Бесконечными часами я пыталась найти выход, уверенная, что он кроется где-то под рисунком обоев, и мои ладони и пальцы безнадежно скользили по стенам в поисках двери. Это не был сон. Это состояние закрепилось в моем сознании, оно пропадало, когда меня отвлекали повседневные дела, когда я занималась детьми, домом, вами. Но потом я снова мысленно задыхалась в этой камере. Иногда, чтобы успокоиться, мне приходилось запираться в маленькой комнатке, примыкавшей к нашей спальне.

С тех пор я никогда не наступала на то место, где свершилось насилие, в нескольких шагах от которого маменька Одетта испустила дух. Мне потребовались месяцы и даже годы, чтобы стереть происшедшее из памяти, чтобы смягчить пережитый ужас. День за днем, всякий раз, как я огибала это место на ковре, я должна была одновременно изгонять и это воспоминание. Я скрывала его, стирала его из памяти, как поступила бы с пятном. До тех пор, пока ковер не был наконец заменен. Как я выстояла? Где находила силы? Я выдержала, вот и все. Я распрямилась, как солдат перед боем. Моя торжествующая любовь к моему сыну и к вам победила чудовищную правду.

Еще и сегодня, любовь моя, я не могу написать слова, не могу подобрать предложения, чтобы выразить эту правду. Но чувство вины никогда не переставало угнетать меня. И когда Батист умер, вы теперь понимаете, почему я была убеждена, что Господь наказывает меня за грехи?