Дом, в котором пекут круассаны

Адалин отступает спиной вперёд, всматриваясь в цветы и влажную землю, в надгробие и эту чёртову запись, выбитую на камне. Отравляющее чувство мести обожгло язык, вены и артерии, ударило в мозг. Злость, ярость и неконтролируемый гнев тут же опаляет собой все внутренности, почти сводя с ума. Долгое горе по умершей подруги переросло в желание разузнать всё. Полиция не стала зарываться в это дело, вскрывая мир их демократии и безопасности — оправдывали всё это психическими заболеваниями на фоне экзаменов и полетевшей нервной системы. Но Адалин то хорошо знала Дафну — и дело точно было не в нервной системе или экзаменах.

Глубоко внутри Адалин знала, что дело пахло не просто жаренным — а горелым. Дафна узнала что-то такое, что толкнуло её на этот шаг. С Дафной что-то сделали. Каждый раз, когда Адалин закрывала глаза, она видела тот взгляд подруги. Полный отчаяния, одиночества и отрешённости. Словно в целом мире она одна; словно никто и никогда не поймёт её. Словно тысячи глаз смотрят на неё в моменте и осуждают.

Она одна.

Адалин видела и чувствовала это одиночество, которое клокотало в Дафне в тот момент. Это было горькое одиночество; это было смертельное одиночество — закрывающееся так глубоко под кожу, что в от него так просто не избавишься; не отдерёшь, как грязь от кожи.

Что такое породило эти чувства в юной Дафне Деко?

Вуд разворачивается, и почти тут же глаза ослепляет яркая вспышка камеры. Она отскочила назад, закрывая зарёванное лицо руками, и камеры вокруг защёлкали так агрессивно, словно готовы были напасть и растерзать её. Контейнер валится из рук, когда кровожадные репортёры окружают её.

— Мисс Адалин! В каких отношениях вы были с погибшей Дафной Деко?

— Сколько лет вы проучились вместе?

— Ходили слухи об отношении вашего брата и Дафны Деко. Как вы это прокомментируете?

— У нас к вам так много вопросов, Мисс Вуд! Расскажите, что вы чувствуете после того, как Дафна Деко сбросилась с моста?

У Адалин перед глазами всё расплылось настолько, что мир под ней покачнулся. Она перестала различать очертания людей, деревьев и ровных дорожек. Адалин вдыхает, и понимает, что глоток воздуха застревает где-то в горле. Её всю парализует, пока глаза лихорадочно бегают от одной вспышки к другой, а внутри зарождаются первые признаки паники. Она не может отступить назад, не может убежать, не может даже заговорить — да что там! Даже дыхание даётся ей с трудом.

Голова закружилась, стало вдруг так душно, так тесно, что Ада вся сжалась под натиском папарацци. Их голоса смешались в плохо разборчивый гул, и Адалин ловит себя на мысли, что грудь сдавило от нехватки воздуха. Слабость накрыла тело за все те бессонные ночи, что она пролежала на постели, рыдая. Ноги подкосились в коленях, когда кто-то учтиво поймал её падающие ослабевшее тело. Перед глазами мазнуло серое небо; щёки охладил дождь, а асфальт под ногами пропал вовсе. Она так и повисла безвольной куклой в чужих руках.

— Идите вон отсюда, — голос рыком проносится по пустому кладбищу, и в момент затихают агрессивные вспышки камер и неудобные вопросы. — Пошли. Вон.

Адалин с трудом находит в себе силы, чтобы в своём спасители узнать Николаса, который всё ещё держал её на руках, решительно следуя прямо в толпу папарацци — из-за чего те разбегались в разные стороны.

— Никто не должен был знать, что я здесь, — тихо шептала Ада и кое как цепляясь пальцами за его плечо. — Я никому не говорила. Я…

— Ты никому не говорила, да, — Ник кивает Тоину, и тот вылетает с переднего сиденья, открывая заднюю дверь. — Сказал кое-кто другой, — Нику приходится пригнуться, чтобы аккуратно усадить Адалин на заднее сиденье машины, и когда он выпрямлялся, уперевшись рукой в крышу дорогой иномарки, его глаза блеснули самым жестоким огнём, который только видела Ада. — Сказал твой брат.

Июнь, 2020 год. Россия, Санкт-Петербург.

Адалин не сразу открывает глаза, когда просыпается. Ещё минут десять просто всматривалась в темноту, прокручивая в голове события минувшей недели. Клуб, поездка загород, свидания и гонки. Разговоры с братом, томный вечер пятницы, наполненный танцами и алкоголем. Довольное лицо Эдварда и накинувшиеся на неё СМИ. Тихая поездка до квартиры Ильи, разговоры на кухне, пока рассвет поднимался над кутящим городом. А потом поцелуи. Нежные, почти невесомые — от воспоминаний которых у Ады скручивается живот. Громкие вздохи, сбившиеся простыни и томительно долгие ласки.

Ада открывает глаза, так и оставаясь лежать на боку, подложив руку под подушку. через приоткрытое окно проскальзывает прохладный воздух, звуки просыпающегося города, шелеста шин и звона сигнала автомобилей. Редкие капли дождя всё ещё продолжали барабанить по подоконнику и окну, действуя на Аду поразительно умиротворяюще. Она почти сразу забывает о брате, обо всём происходящем.