Дом в Порубежье

После Дева разместила на моих плечах ранец и кисет, а я, как всегда, не выпускал из рук Дискос. И мы продолжили путь, чтобы найти пригодное для сна место. Обыскав окрестности, мы так и не обнаружили подходящей пещеры, однако нашли высокое и ветвистое дерево с голым снизу стволом. Я помог Деве взобраться на первую ветвь – ей пришлось стоять на моих ладонях. Когда она оказалась в безопасности, я отстегнул от ранца и кисета одну из лямок и перебросил их Деве, обхватившей ею ветвь. Поймав нижний конец, я поднялся вверх. Мы залезли повыше – туда, где ветви росли очень густо. Там нашлось удобное для сна место; Дева разложила плащ на почти сросшихся ветвях, и мы легли, но сперва я привязал Наани к ветке; но Дева моя отказалась закрывать глаза, пока я сам не поступлю подобным же образом.

Тогда Наани поцеловала меня, и мы отошли ко сну, ощущая великую усталость; ведь прошло полных двадцать два часа после нашего пробуждения.

Через восемь часов мы восстали от глубокого сна – как бы в одно мгновение; однако мне кажется, что Дева проснулась все-таки раньше; обменявшись нежным поцелуем, мы приступили к завтраку.

После я залез на самую верхушку дерева и старательно огляделся, однако ничего опасного ни вблизи, ни вдали не заметил.

Спустившись к Деве, я объяснил ей, что вокруг царит тишина и покой. Собрав снаряжение, мы спустились на землю; конечно, мне пришлось помочь Наани. И тут моя единственная, чуточку опередив меня, запела негромким голосом; гибкая, стройная, она ступала по земле с удивительным изяществом.

Высокое счастье охватило тогда мое сердце; трудно было даже поверить в то, что сия очаровательная Дева дарована мне. Эти легкие ноги, изящный стан, милые черты… и любовь ко мне, которой было полно все ее тело, заставляли меня лишь мечтать о новых объятиях.

И тут я вдруг понял, что Наани напевает древнюю мелодию наших с вами нынешних дней, не звучавшую на земле целую вечность. Я не сразу осознал причину, по которой эта песня так потрясла мое сердце, как и то, что некогда любил ее.

А потом покой и тишина древнего, еще знавшего луну мира, разом окутали меня. Я распознал старинный любовный напев… голос Девы иногда осекался, ибо слова не всегда могли раздвинуть заслонившие память вуали. Тут кровь вострепетала в моих жилах, а горло стиснула память о давних рыданиях. Следом пришла глубокая печаль, а с нею сгустился золотой туман памятной издревле любви. Во всем величии возродилась она тогда в моем сердце, и в тот миг я понял, сколь многое мы забыли, считая, что помним все прежние радости и печали.

И я смотрел на Мою единственную невидящими глазами, зная, что и она плачет – не от боли, от прилива воспоминаний, в которых смешивались Нежность, Печаль и Любовь… Все, Что Было, и То, Чему Не Пришлось Совершиться… все, что возвышает нас Духом к Извечному Свету, рассеивающему серые сумерки жизни, к запредельному покою и тишине, к далеким негромким напевам, доносящимся из-за тенистых гор, воздвигнутых временем и забвением. Итак, Дева плакала, глядя вперед, – но не от скорби, а горделиво подняв голову, словно бы озаренную истинной Славой. Голос ее иногда прерывался, покоряясь воспоминаниям, а она шла и пела, как победительница, и пусть лицо ее было в слезах, вся душа моей Девы открывалась тогда передо мною – чистая и удивительная в своих тревогах и радостях.

Мне казалось, что она и не замечала, что поет; Наани словно погрузилась в думы, и высокий дух открывал перед нею все чистое, истинное и благородное.

И вдруг песня ее зазвучала с истинной силой, словно не было вечности. Милые, безумные, вдруг возникшие заново воспоминания несли с собой чудо и боль, которых еще не знали среди людей, которых не знать более никому… не знать этой любви, утраты, тоски, не знать пролетевших несчетных веков, и прошлого счастья – во всем его очаровании, – и страшного расставания… всего, что сгинуло в бездне лет.

Мне уже почти казалось, что вокруг нас негромкими отголосками зазвучали голоса милых, давно ушедших друзей… Воспоминания окружали меня – как и Деву. Слезы жгли мои глаза, а она шла между редких деревьев и скал, как будто окруженная светлым ореолом, рожденным пламенем древних закатов. И я казался себе сразу и человеком будущего, и собой, пишущим эти строки, а рядом со мной была только Дева. Не могу назвать ее Наани или Мирдат, обе они сливались в мою Единственную, и за обоими смешавшимися обличьями я видел возле себя единственный дух.

Потрясенный видением, я ощущал, что все вокруг меня делается нереальным, уступая место воспоминаниям. И о! все вдруг рассеялось, и, вернувшись в Страну Морей, я заново поглядел на Наани… а она все шла – между одиноких деревьев и скал.

Ощутив на себе мой взгляд, она повернулась и, протянув ко мне руки, поглядела на меня с такой любовью, словно бы нуждалась только в моих объятиях. И в сердце моем царила все та же святая потребность; ибо во всей вселенной не могло быть большего чуда, чем наша встреча после вековечной разлуки.