Дом Весталок (ЛП)

- Ладно, - угрюмо сказал Квинт Фабий. – Мне говорили, что с тобой можно договориться, если хорошо поторговаться. Как тебе такое условие: если ты передашь им выкуп в обмен на моего сына, а потом мои люди сумеют отбить деньги обратно, я плачу тебе двадцатую часть от выкупа? Сверх оговорённой платы?

Звон монет никогда не претил мне, а одна двадцатая от ста тысяч сестерциев равнялась пяти тысячам, что составляло пятьсот талантов.

- Пять тысяч сестерциев? – уточнил я, чтобы не осталось никаких недоразумений.

- Пять тысяч сестерциев, - повторил Квинт Фабий.

Пять тысяч хватит на то, чтобы расплатиться с долгами, починить прохудившуюся крышу и наконец-то купить телохранителя – что мне давно следовало сделать. И ещё останется ещё изрядная сумма.

С другой стороны, вся эта история скверно пахла.

В конце концов, я решил, что за пять тысяч плюс гонорар можно на время зажать нос.

После того, как мы окончательно договорились о размере оплаты, я спросил хозяев, не найдётся ли в доме изображения их сына, чтобы я мог узнать молодого человека при встрече. Квинт Фабий ушёл, предоставив отвечать своей жене. Валерия в ответ на мой вопрос вытерла слёзы и слабо улыбнулась.

- Йайа из Цибицен – она известная художница – сделала наш групповой портрет в прошлом году, когда мы всей семьёй были в Байи.

Она провела меня в соседнюю комнату и показала портрет, мастерски выполненный на дереве восковыми красками: слева Квинт Фабий, суровый и надменный; справа – радостно улыбающаяся Валерия; а между ними – на удивление миловидный юноша с тёмными волосами и голубыми глазами. И хотя на портрете все были изображены по плечи, можно было разглядеть, что юноша облачён в тогу.

- Этот портрет был сделан, чтобы отпраздновать совершеннолетие вашего сына?

- Да, верно.

- Он очень красив. Почти как ты. – Я сказал это, потому что так оно и было, а вовсе не для того, чтобы польстить ей.

- Все говорят, что мы похожи.

- Хотя вот тут, в складках у рта, немного проглядывает сходство с отцом.

Она покачала головой.

- Квинт Фабий не отец Спурию. Спурий мой сын от первого брака. Его отец, мой первый муж, погиб в гражданскую войну. Когда мы с Квинтом поженились, он усыновил Спурия и назначил своим наследником.

- Значит, он его отчим. А ещё дети у вас есть?

- Нет. Квинт хотел, но… - Она пожала плечами и тяжело вздохнула. – Но Квинт любит Спурия, как родного. Я в этом ничуть не сомневаюсь, хотя с виду иной раз этого и не скажешь. Между ними случаются размолвки; но разве между родными отцами и сыновьями их не бывает? Да, они нередко ссорятся из-за денег. Спурий экстравагантен в своих вкусах, не отрицаю, а Фабии известны своей прижимистостью. Но то, что сказал мой муж про Спурия – не принимай его слов всерьёз. Мы оба вымотаны до предела.

Она снова обернулась к портрету и прошептала дрожащими губами.

- Мой маленький Цезарь!

- Цезарь?

- Цезарь, племянник Мария. Тот, которого схватили пираты и держали, пока он не заплатил им выкуп; а он потом напал на них и разделался с ними. Спурий просто бредит этой историей. Молодой Цезарь стал его кумиром. Всякий раз, когда Спурию случалось увидеть его на Форуме, он прибегал потом домой и говорил: «Угадай, мама, кого я сегодня видел?» Что там было гадать. Цезаря, кого же ещё? Кем ещё он мог так восхищаться? Он во всём старается походить на него; и вот теперь …

Её губы снова задрожали, но она справилась с собой.

- Вот почему я зову его мой маленький Цезарь и, зная, как он храбр, молю богов, чтобы всё обошлось.

Назавтра я отправился в Остию в сопровождении целой армии наёмников Квинта Фабия. Наёмники эти были сплошь ветераны и вольноотпущенники из бывших гладиаторов, не способные зарабатывать на кусок хлеба иначе, как убивая других и рискуя своей шкурой за довольно умеренную плату. Было нас пятьдесят человек, и мы теснились в узкой лодке. Наёмники гребли по очереди, распевали старые солдатские песни и хвалились друг перед другом своими подвигами на полях сражений и на цирковой арене. Послушать их, так они поубивали столько народу, что хватило бы на несколько таких городов, как Рим. За командира у них был старый вояка по имени Марк, бывший центурион в армии Суллы. Лицо его, от правой скулы через обе губы и вниз к подбородку пересекал уродливый шрам. Возможно, из-за этого ему было трудно говорить; во всяком случае, он почти не раскрывал рта. Когда я попытался выведать у него, какие приказы дал ему Квинт Фабий, Марк этот недвусмысленно дал мне понять, что я буду знать не меньше и не больше, чем он сочтёт нужным мне сообщить; а считает он нужным не сообщать мне ничего – по крайней мере, пока.

Я был для них чужаком. Они избегали моего взгляда. Всякий раз, когда я пытался завязать с кем-то из них разговор, тот, к кому я обращался, сразу же находил себе какое-нибудь неотложное дело, так что слова мои повисали в воздухе.