Дом Весталок (ЛП)

Развалившись на ложе по соседству с моим, он соединил кулаки вместе, а затем развёл их, словно разворачивая свиток.

– А, твой урок чтения – ведь сегодня мы так до него и не добрались. Но мои глаза уже подустали, и твои, должно быть, тоже. Да и на уме у меня сейчас совсем другое…

Он хмурил брови в шутливом порицании, пока я не сдался.

– Ну ладно. Тащи ту лампу поближе. Что хочешь почитать сегодня?

Указав на себя пальцем, Экон покачал головой, а затем указал на меня. Сложив пальцы лодочкой, он оттопырил ими уши и закрыл глаза. Он предпочитал (да и я, по секрету, тоже), чтобы читал я, а он лишь наслаждался, слушая. В то лето мы провели немало ленивых послеполуденных часов и долгих тёплых ночей за этим занятием. Пока я читал «Историю Ганнибала» Пизона, Экон сидел у моих ног, высматривая слонов в очертании облаков; когда декламировал историю сабинянок[14], он лежал на спине, изучая луну. В последнее время я читал ему старый потрёпанный свиток Платона, дарованный не слишком щедрой рукой Цицерона. Экон понимал по-гречески, хоть и не знал ни единой буквы, так что увлечённо следил за рассуждениями философа, хотя порой в его больших карих глазах я видел отблеск сожаления, что сам он не способен поучаствовать в подобном диалоге.

– Значит, продолжим с Платоном? Говорят, что философия после еды способствует пищеварению.

Кивнув, Экон бросился за свитком. Мгновение спустя он вынырнул из тени перистиля, бережно сжимая его в руках. Внезапно мальчик остановился, застыв подобно статуе со странным выражением на лице.

– В чем дело, Экон? – Мне показалось было, что он занемог; впрочем, хоть рыбные клёцки и репа в куминовом соусе в исполнении Вифезды были так себе, но всё же не настолько, чтобы пареньку от них стало плохо. Он стоял, уставившись в пространство, и, казалось, вовсе меня не слышал.

– Экон, с тобой всё в порядке? – Он напрягся так, что всё тело дрожало, а на лице возникло выражение не то испуга, не то восторга. Затем он подскочил ко мне и, сунув свиток прямо под нос, принялся возбуждённо тыкать в него пальцем.

– Никогда не встречал юношу, столь охочего до знаний, – пошутил было я, но он не подыграл мне – на его лице была написана гробовая серьёзность. – Экон, это всего лишь Платон, которого я читал тебе всё лето напролет. С чего бы вдруг такой ажиотаж?

Экон вновь принялся за пантомиму. Воткнутый в сердце кинжал, безусловно, был призван изобразить Панурга.

– Панург – и Платон? Экон, я по-прежнему не вижу никакой связи.

Он закусил губу и принялся метаться, не в силах передать свои мысли. В конце концов он скрылся в глубине дома и появился вновь, сжимая два предмета, которые бросил мне на колени.

– Экон, осторожнее! Эта вазочка из драгоценного зелёного стекла прибыла сюда из самой Александрии. И зачем ты принес красный черепок? Должно быть, это кусок черепицы с крыши…

Экон выразительно указал на каждый из предметов, но я по-прежнему не улавливал, в чем тут суть.

Он вновь пропал, на сей раз притащив мой стилус и восковую табличку, на которой написал «красный» и «зелёный».

– Ну да, Экон, я вижу, что ваза зелёная, а черепица красная. И кровь красная… – Экон затряс головой, указывая на свои глаза. – У Панурга были зелёные глаза… – Они как наяву явились перед моим внутренним взором, безжизненно созерцая небо.

Экон топнул ногой и ещё яростнее затряс головой, давая понять, что я мыслю совершенно не в том направлении. Забрав вазу и кусок черепицы, он принялся перекладывать их из руки в руку.

– Экон, прекрати! Я же сказал, это не простая ваза!

Небрежно отложив их, он вновь потянулся за стилусом. Стерев слова «красный» и «зелёный», вместо них он написал «голубой» и, казалось, хотел добавить ещё что-то, но не знал, как правильно написать. Закусив кончик стилуса, он в растерянности покачал головой.

– Экон, сдается мне, ты заболел. Не могу понять, что ты тут затеял.

Выхватив у меня свиток, он принялся разворачивать его, судорожно просматривая текст. Но, даже будь он написан на латыни, для мальчика было бы нелёгкой задачей расшифровать слова, чтобы найти то, что ему нужно, а греческие буквы были и вовсе ему неведомы.

Оставив свиток, он опять взялся за пантомиму, но из-за возбуждения движения выходили неловкими, так что я ничего не мог различить в его отчаянных кривляниях. Я пожал плечами и покачал головой, сдаваясь окончательно, и тут Экон внезапно заплакал от бессилия. Он вновь схватил свиток и показал на свои глаза. Так он хотел, чтобы я прочёл свиток, или указывал на свои слёзы? Закусив губу, я воздел руки ладонями кверху, давая понять, что ничем не могу ему помочь.

Экон швырнул свиток мне на колени и, рыдая, умчался в дом. Вместо обычных всхлипов из его горла вырывалось что-то вроде ослиного рёва – и этот звук разрывал моё сердце на части. Наверно, мне следовало быть более терпеливым, чтобы понять его. Из кухни вынырнула Вифезда, устремив на меня осуждающий взгляд, а затем проследовала на звуки в комнатку Экона.