Дом волчиц

Девушки медленно подходят к своим бывшим любовникам. Наигрывая первые ноты весенней мелодии Сальвия, Амара с лукавой улыбкой присаживается на край ложа. Почувствовав себя немного спокойнее, оба мужчины смеются. Квинт кладет ладонь ей на колено, сжимая в пальцах шелковую ткань. Их ближайшие соседи обращаются в слух, но Амара замечает, что некоторые из гостей в противоположном конце залы продолжают беседовать. Она начинает играть от души. Дидона присоединяет к музыке свой ясный, нежный голос, и постепенно собравшиеся умолкают.

Они переложили оскскую мелодию почти исключительно под голос Дидоны. Она с пением переходит от ложа к ложу, доставая из прически цветы и протягивая их гостям. На миг она кажется Амаре едва ли не слишком чистой и изящной, ведь Флора — богиня плотской любви, а не поэзии, но Дидона достаточно долго проработала на Феликса и знает, как себя вести. В том, как она наклоняется и бросает розу на колени Корнелию, заметно явное влияние Виктории.

— Тебе надо было отдать один цветок моей жене за всех детей, которых она мне подарила, — говорит он по окончании песни, притянув Дидону к себе для поцелуя.

Эти слова должны были прозвучать как комплимент, но в них чувствуется острая насмешка.

— У тебя прекрасный сын, — воинственным тоном отзывается женщина, раскинувшаяся на другом ложе.

Она моложе Корнелия и отличается болезненной худобой. Ее тщедушность неспособно скрыть даже яркое, собранное толстыми складками дорогой материи платье. Рядом с ней возлежит сердито насупленная женщина постарше — ее подруга, а возможно, даже мать. Амара никак не может привыкнуть к римскому обычаю, согласно которому порядочным женщинам дозволено посещать пиры, на которых присутствуют мужчины. Ее отец ни за что бы не оскорбил свою семью настоянием, чтобы они отправились на званое застолье вместе с ним.

— Благодарю, Кальпурния. Да, один сын после целого выводка девочек.

— У вас восхитительные дочери, — заявляет один из гостей. — Они делают честь вам обоим.

— Женщины могут быть небесполезны, — отвечает Корнелий, выпуская Дидону из объятий. — Не споешь ли нам еще, маленькая дриада?

— Хотите послушать историю? — Дидона оглядывается на него через плечо, возвращаясь к Амаре. — Мы можем поведать вам миф о Крокусе и его любви к Смилакс.

— И спеть о богине Флоре, подарившей несчастным любовникам новую жизнь, — добавляет Амара, наконец вырвавшись из шаловливых рук Квинта, заставивших ее опасаться за свою дорогую одежду.

Дидона направляется к фонтану, и Амара идет за ней с мыслью о том, что под светом ламп их откровенно задрапированные, поблескивающие золотом силуэты, вероятно, неотличимы от мраморных статуй нимф. Она начинает играть и, как всегда, с изумлением следит за преображением подруги. Ей смешно и отчасти жутко видеть, насколько неузнаваемой она становится. Сейчас, пародируя неудовлетворенное мужское вожделение смертного Крокуса, она почти может сойти за одного из посетителей их лупанария.

Амара намеренно пронзительным голосом исполняет партию Смилакс, отвергающей его поползновения. В конце концов, нимфа ведь ни у кого не должна вызывать сочувствие. Она делает ставку на комедийный элемент, время от времени переставая играть и заслоняясь от Дидоны лирой. Та под смех гостей преследует ее, песня становится все более нелепой, и вот они уже переходят к другой композиции, в которой Флора превращает Крокуса в прекрасный цветок, а Смилакс — в невзрачный вьюнок. Заканчивая петь, Дидона простирает вверх руки, словно лепестки к солнцу, и замирает неподвижно, как статуи за их спинами.

Гости разражаются одобрительными криками, и Амару захлестывает волна облегчения. Оглядев их незнакомые лица, сияющие от вина и веселья, она с улыбкой кланяется до земли. Когда она выпрямляется, возникший подле нее Эгнаций шепотом велит им ненадолго присоединиться к пирующим. Он подводит Амару к одному ложу, а Дидону — к другому.

— Я всегда говорю, что гречанки несравненны, — заявляет один из мужчин, между которыми усадили Амару. Своими телесами, вываливающимися из тугих складок одежды, он напоминает переполненный бурдюк.

— А я вот предпочитаю страстных галлиек, — отвечает другой, потягивая вино. — Впрочем, ты сейчас спела миленькую песенку. Никогда не слышал этих стихов.

— Они из греческой поэмы, — отвечает Амара. — А сама мелодия кампанийская.

— Фуску это понравится, — говорит первый мужчина, кивая товарищу. — Он всегда интересовался поэзией. Теперь, освободившись от обязанностей дуумвира, он сможет чаще ею наслаждаться.

Амара с улыбкой поворачивается к Фуску, стараясь не слишком выдавать внезапный интерес к этому влиятельному мужчине. Дуумвиры — самые могущественные выборные чиновники в городе. «У Фуска кроткое лицо, — думает она. — Возможно, он будет добр. А если так, то какое мне дело до его жидких волос?»

— Сам-то я не знаток поэзии, — продолжает толстяк. — Меня зовут Умбрик, — добавляет он, словно полагая, что его имя ей знакомо.

— Прошу прощения, — отвечает Амара с сильным греческим акцентом. — Я в Помпеях совсем недавно.