Дом волчиц

— У меня старейшее производство рыбного соуса в городе, — говорит Умбрик. — Старейшее и лучшее. — Взяв со стола для закусок маленький кувшинчик, он обильно поливает соусом мясо в своей тарелке, отрезает кусок и протягивает его ей на кончике ножа. — Скажи свое мнение.

Амара кладет в рот незнакомую, залитую рыбным соусом пищу и старается как можно изящнее ее съесть. По вкусу мясо напоминает ферментированные анчоусы, слишком долго пролежавшие на солнце.

— Амброзия! — восклицает она.

— Какие еще греческие поэмы вы будете петь? — спрашивает Фуск, глядя, как она слизывает с пальцев остатки соуса.

— Сапфо, — говорит она, придвигаясь поближе.

— Не слишком оригинально. — Фуск не сводит взгляд с ее прозрачной одежды. — Впрочем, она действительно богиня среди поэтов.

— Как насчет чего-нибудь на латыни? — хмыкает Умбрик, раздраженный недостатком внимания со стороны девушки.

— Мы исполним несколько строк, сочиненных хозяином пира.

Оба мужчины покатываются со смеху.

— Бедные девочки! — говорит Фуск. — Неужели этого никак не избежать?

Амара понимает, что, как бы ни насмехались над Корнелием его друзья, ей не пристало к ним присоединяться.

— Мы рады любой возможности почтить нашего хозяина.

— Да-да, разумеется, — соглашается Фуск, закатывая глаза. — Что ж, как бы там ни было, я буду с нетерпением ждать Сапфо. — Он берет ее за руку и настойчивыми круговыми движениями поглаживает ее пальцы. — А потом, возможно, ты снова ко мне присоединишься.

Время бежит, вино льется рекой, и атмосфера вечера меняется. После каждой песни гости обходятся с Амарой и Дидоной свободнее и отпускают все более непристойные замечания. Фуск обменивается с Эгнацием парой слов, а возможно, и деньгами, после чего тот дает понять, что Амара теперь особая «гостья» дуумвира. По мере того как мужчины становятся развязнее, немногочисленные присутствующие жены ограничиваются общением в женском кругу, собравшись на двух стоящих друг против друга ложах. Это нисколько не уменьшает озлобленность Корнелия по отношению к супруге. Он перечит жене на каждом слове, объявляет понравившуюся ей мушловку[21] в медe слишком сладкой, высмеивает высказанную ею надежду на солнечную погоду. Даже когда Кальпурния молчит, он не оставляет ее в покое, насмехаясь над ее осанкой, неумелой пряжей, манерой держать бокал.

И без того маленькая, женщина словно съеживается с каждым его замечанием. Когда она подносит ко рту вино, Амара замечает, что ее рука дрожит.

— Я совершенно обессилена, — наконец произносит Кальпурния. — Жаль, но я вынуждена вас покинуть.

Корнелий оставляет слова жены без всякого внимания. Худая и бледная, она тихонько выскальзывает из собственной пиршественной залы, больше напоминая прислужницу, чем хозяйку.

— Не знаю, почему он просто не разведется с бедняжкой, — говорит Фуск Умбрику. — Уж лучше бы положил конец ее страданиям.

— Северус потребует вернуть все приданое, если ему придется забрать свою дочь домой. Он мне сам это сказал. — Умбрик кивает на хмурую женщину постарше, сидевшую на одном ложе с Кальпурнией. Та с яростной решимостью кромсает ножом фрукты на своей тарелке. — Моя жена души не чает в Кальпурнии. Уж теперь-то она мне все уши прожужжит. Всю ночь будет нудеть, чтобы я поговорил с Корнелием. Сто раз повторял ей, что это его только еще больше раззадоривает. Но разве женщины умеют слушать?

— Поэтому я и пришел без жены, — отзывается Фуск, обнимая Амару.

— Значит, ты остаешься? — с нескрываемой завистью спрашивает Умбрик.

— Пожалуй, что да, а ты нет? — отвечает Фуск, еще крепче сжимая Амару в объятиях. — Пожалуй, что да.

Она дарит ему счастливую улыбку, поглядывая на сидящих за его спиной Дидону, Квинта и Марка. Все трое весело смеются, являя собой воплощение любовной идиллии. Ощутив укол зависти, она напоминает себе, что Фуск может оказаться влиятельным другом, в то время как ни один из этих мальчишек не стремился стать ее постоянным покровителем.

— Вам не кажется, что пора переходить к пантомиме? — заплетающимся языком вопрошает Корнелий, перекрикивая гомон.

— Рано, рано, — кричит ему Фуск. — По-моему, у двух этих воробок[22] есть для тебя последний подарок. — Он сжимает ладонь Амары. — Прости, дорогая, — шепчет он. — Я не удержался.

— Чего я не могу простить, так это твоего скорого ухода, — говорит Амара, поднимаясь с ложа и с притворной неохотой отпуская его руку. Когда она приближается к стоящей у фонтана Дидоне, кровь стучит у нее в висках. Весь вечер девушки почти не пили вина, чего нельзя сказать обо всех остальных, и это к лучшему. На трезвую голову вытерпеть стихи Корнелия было бы невозможно.

— Мы взяли на себя смелость положить на музыку гимн, сочиненный нашим любезным хозяином, — произносит Амара.

Не дожидаясь реакции присутствующих, она громко ударяет по струнам и принимается играть ранее исполнявшуюся мелодию, но на сей раз гораздо быстрее. Они с Дидоной быстро поют в унисон, едва не глотая слова: