Дом волчиц

— Я ввожу губку и, когда могу себе это позволить, вымачиваю ее в меде. Я использую ее как барьер. Отец позволял мне читать все сочинения Герофила, включая труд по акушерству. Он считал, что эти знания пригодятся мне после замужества.

Плиний кивает.

— Весьма разумно. Значит, ты не пользуешься никакими амулетами?

— Нет, хотя некоторые девушки из моего заведения полагаются на них. Еще одна подмывается вином и уксусом. Певица, выступавшая со мной сегодня вечером, тоже пользуется губкой.

Плиний записывает все, что она сказала, на восковой табличке.

— Как ты стала… куртизанкой?

— Какая часть истории тебя интересует?

— Я хочу знать все, что с тобой произошло, — нахмурившись, отвечает он. — Когда-то ты читала Герофила своему отцу в Аттике, а теперь вот оказалась в Помпеях. Я бы хотел услышать все.

Плиний просит ни больше ни меньше чем обнажить перед ним всю свою жизнь. Возможно, ей было бы проще заняться с ним сексом.

— Мой отец был врачом в Афидне, — говорит Амара. — Я была его единственным ребенком. Он умер, когда мне было пятнадцать лет. Заразился от одного из пациентов. Несколько лет мать пыталась прокормить нас обеих, а когда это стало невозможно, продала меня бывшему пациенту отца в качестве домашней рабыни.

— Погоди-ка. — Плиний вскидывает руку. — Это какая-то бессмыслица. Почему твоя мать просто не попыталась как можно быстрее выдать тебя замуж? Учитывая твой возраст, твои родители в любом случае должны были ожидать, что ты скоро выйдешь замуж. Ты была единственным ребенком, значит, должна была иметь приданое.

Своим вопросом ему неизбежно удалось затронуть самую постыдную и болезненную для Амары часть ее жизненной истории.

— Мой отец не всегда брал плату с пациентов, — отвечает она, даже сейчас чувствуя потребность оправдать его небрежение. — Его должники так с нами и не расплатились. Кроме того, у него самого были значительные долги. Мать потратила мое скромное приданое на наше пропитание.

Плиний выходит из себя от возмущения.

— Они были непростительно нерадивы! Оба! — Он замечает боль, исказившую ее лицо. — Нет, прости, продолжай. Тебя продали как домашнюю рабыню. Что было потом?

— Моя мать положила уплаченные за меня деньги к моим вещам, — говорит Амара, желая по крайней мере очистить мать от обвинений в жадности. — Но мой новый хозяин забрал их и сделал из меня не домашнюю рабыню, как обещал, а конкубину. — Плиний закатывает глаза, словно изумляясь их с матерью простодушию. — Я прожила у него около года, но потом его жена стала ревновать и продала меня как шлюху. Меня отвезли в Поццуоли и продали на рынке сутенеру, который держит городской лупанарий. И вот я здесь.

— Умственные путешествия всегда превосходят странностью телесные, — загадочно произносит Плиний. — Как тебе удалось приспособиться? Ведь в юности ты, должно быть, ожидала стать… Кем? Почтенной женой? Матерью?

— Я знала, что в этом состоит мой долг.

— Чего же ты в таком случае хотела?

— Мои желания были пустыми мечтами, — говорит она. Плиний фыркает, досадуя на ее уклончивость. Амара сдается. — Я хотела стать врачом, — произносит она. — Как мой отец. Я просто предполагала, что это случится, потому что он так часто просил меня ему читать. Я не понимала, как все обстоит на самом деле. Но однажды я упомянула об этом, и он объяснил, что это, разумеется, невозможно.

— Это не совсем верно, — отвечает Плиний. — Разумеется, ты не смогла бы практиковать медицину, подобно отцу, но даже среди женщин всегда существовали ученые и философы, жившие в целомудрии. Особенно в Аттике. Однако я понимаю, почему его беспокоило такое отклонение от существующего порядка. Впрочем, — бормочет он, очевидно, по-прежнему раздражаясь на ее родителей, — им тем более следовало скопить тебе на приданое. — Он, отложив таблички, оглядывается на свои книги. — Насколько хорошо ты читаешь вслух?

— Довольно хорошо.

— Прекрасно. Можешь немного помочь мне, пока ты здесь, — он переходит на греческий. — Если хочешь, можем даже почитать Герофила. Я намерен включить его в свою «Естественную историю».

У Плиния ужасный акцент, но по-гречески он говорит безупречно.

— С большим удовольствием, — с улыбкой отвечает она. — Мне бы очень этого хотелось.

Он тоже улыбается, явно получая удовлетворение от их совместного вечера.

— Что ж, следующие несколько часов я буду читать, — говорит он, вставая с кровати. — Пусть тебя это не беспокоит. Можешь спокойно лечь спать, пока я работаю.

— Где бы ты хотел, чтобы я… спала?

— На кровати, конечно, — с мимолетным раздражением говорит Плиний и садится за стол, откуда может видеть ее.

Амара ложится под покрывало и, прикрыв глаза, наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. Плиний, довольный, что она уснула, возвращается к своим манускриптам и забывает о ее существовании. Она твердо намеревается не засыпать, но шорох пергамента, плеск фонтана и запах жасмина так убаюкивают, что вскоре она уже дремлет.

Полусонная, Амара чувствует, как он проводит пальцами по ее волосам.

— Ты почти не оставила мне места, — шепчет он.

С нее мгновенно слетает сон.