Дом Ворона

Она подчинилась, понимая, что иначе он поднимется сам и это ничем хорошим не кончится. Перед глазами по-прежнему стояло бледное лицо Стирлинга, и Равена не чувствовала ничего, кроме ужаса и бесконечной тоски.

Они знали, что Гранвилл будет душить Север, но не знали, что это случится так скоро.

Спускаясь по лестнице, Равена услышала веселый лай. Гранвилл сидел на диване и крутил в воздухе какой-то огрызок, зажатый в пальцах. Белая собака с черными пятнами прыгала, пытаясь поймать огрызок, но Гранвилл не позволял.

– Иди сюда, – приказал он, не оборачиваясь к Равене. – Взгляни-ка на это чудовище. Красавец, правда?

Собака в самом деле была довольно пугающего вида. Приземистая, кривоногая, с широкой мощной грудью, она была чем-то похожа на болотного черта, которым на Севере пугают детей. Черные сверкающие глаза смотрели бодро и весело, широченная пасть пересекала плоскую морду, и Равене показалось, что пес улыбается. Гранвилл бросил огрызок, собака поймала его и довольно принялась жевать.

– Кто это? – спросила Равена. Свен никогда не держал собак, хотя они были угодны Двоим, а во дворце ее отца всегда жили только стройные тонконогие гончие, а не такие чудища, похожие на низкие табуретки.

– Это Кевви, – ответил Гранвилл. – Бычий пес, бойцовая порода.

Кевви фыркнул, подбежал к нему и за неимением хвоста, завилял всем телом, словно просил погладить. Гранвилл скривился, легонько оттолкнул его ногой, но пес, кажется, не обиделся и двинулся к Равене. Она погладила его по круглой голове, и собака весело взлаяла – кажется, Равена пришлась ей по душе.

– Это для тебя, – сообщил Гранвилл. – Сама видишь, возле шахт стреляют. Защитник никогда не помешает.

Равена невольно сжала кулаки. Кевви вопросительно посмотрел на нее, словно не мог понять, почему она сердится. «Разве я сделал что-то плохое? Чем-то тебя обидел?» – будто спрашивал пес.

– Не толкай его, – сказала Равена.

Гранвилл вопросительно поднял бровь.

– Иначе что?

– Ласка всегда лучше, чем грубость, – ответила Равена, вспомнив отца, тот никогда не обижал животных. – Лаской ты всегда добьешься большего.

Гранвилл неопределенно пожал плечами. Поднявшись с дивана, он шагнул к Равене и осторожно, словно боясь испугать, положил руки ей на плечи.

Она вздрогнула всем телом. Страх, который поднялся откуда-то из глубины, был настолько силен, что Равену стало тошнить, а голова закружилась. Ноги сделались ватными. Гранвилл мягко провел подушечкой пальца по ее губам и поцеловал – с такой трепетной нежностью, словно прикасался к иконе. Равене казалось, что сейчас она упадет от ужаса. Все в ней заледенело и наполнилось морозным звоном. Гранвилл целовал, держа ее лицо в ладонях и Равена чувствовала, что умирает от омерзения и боли.

Это было игрой. Гадкой игрой, не более того.

Наконец Гранвилл отстранился, вопросительно посмотрел на Равену и прикрыл глаза, словно увидел именно то, что хотел.

– Вот видишь, – сказал он, – ласка не имеет никакого значения. Ты по-прежнему ненавидишь и боишься меня.

Усмехнувшись, он легонько оттолкнул Равену от себя и быстрым шагом пошел к выходу, не оборачиваясь. Хлопнула дверь.

Равена провела ладонями по лицу, пытаясь очнуться. Двое всемилостивые, пожалуйста, пусть это будет только сон – страшный сон, который закончился! Вздохнув, она посмотрела на Кевви. Пес сидел на ковре врастопырку, громко сопел, вывалив язык, и его улыбка была широкой и довольной. Весь кривой, неправильный, казавшийся пародией на собаку, он был намного лучше псов в человечьем обличье, которые заполонили Каттерик.

– Ты не чудище, – устало вздохнула Равена. – Ты хороший мальчик, правда?

Кевви смотрел на нее с бесконечной любовью, как смотрит собака, которая наконец-то встретила хозяина и признала его.

* * *

После полудня Свенссон попробовал подняться с кровати.

Это ему удалось, пусть и не с первой попытки. Свенссон сумел сесть, и когда комната перестала плясать перед глазами, встал, ухватившись за спинку кровати. И тут же рухнул обратно на одеяло – все плыло перед глазами, Свенссону казалось, что он снова попал в шторм, как когда-то в юности. Волны тогда швыряли и бросали «Красавицу», как игрушку.

Потом он все-таки сумел встать; тело покрылось потом, набалдашник кроватного столбика так и пытался выскользнуть из-под руки, но Свенссон стоял, смотрел в маленькое окошко и видел, как по улице торопливо идет женщина с каким-то свертком в корзине. Откуда-то доносились едва различимые голоса, возле дома стояли люди и о чем-то говорили. Прислушавшись, Свенссон различил голос Джемса.

Джемс был жив. Уже хорошо.