Дома русских

Или, вернее сказать, по направлению к мосту. Потому что, не добежав до него, я впервые за весь тот день встретил на острове человека. Он был довольно неряшлив на вид и одет чуть ли не в лохмотья. Не стой он прямо посреди грязной дороги, я пробежал бы мимо.

Он сказал мне что–то на языке, который я принял за русский, и я отчего–то остановился. На голове его белела седина, а на лице и подбородке пробивались спутанные пучки волос: не настоящая борода, а всего лишь последний штрих к его неопрятному и запущенному внешнему виду. Конечно, в тот момент я и сам, наверное, выглядел не лучшим образом.

Я уже по привычке ответил: «Английский». Надо думать, в тот момент я здорово запыхался.

– Что ты держишь в руке? – спросил он у меня – этими самыми словами, и вполне разборчиво.

Я разжал кулак и показал ему медаль. Мне было бы всё равно, даже если бы он схватил её.

– Тебе известно, что это значит? – спросил он, произнося с нажимом каждое слово.

Я покачал головой.

– Праздник Сна Теотокос, – сказал он. – Большая честь – владеть такой медалью. Их раздают только в Праздник. Они несут благословение.

В свете того, что я только что видел, в благословение это было довольно сложно поверить.

– Но чтобы разделить его, ты должен каждый раз перекреститься. Вот так.

И он изобразил для меня тот жест, который я уже знал от мальчика. В Восточной церкви это делается иначе, чем у католиков, как вам, наверное, известно. Я и забыл об этом, пока он мне не напомнил.

– Я отшельник, – сказал он, – и долгое время был паломником. Сейчас я единственная христианская душа на этом острове, где когда–то их было так много.

Хоть и зелен я был, но, услышав это, я склонил голову.

– Помни и живи, – сказал он. – Помни и живи долго.

Затем, не улыбнувшись мне, он отправился своей дорогой, а я, порядком успокоившись, не торопясь добрался до моста.

…Старик замолчал.

Мы не ожидали, что история закончится на этом месте, и удивились.

– Что значит «Праздник Сна как–его–там?» – довольно безрезультатно спросил Гэмбл.

– Это ежегодное празднование в православной церкви, – ответил старик. – Но подробности вам придётся узнать самим.

– И талисман всё ещё действует? – спросил бармен.

– По моему убеждению, он сработал в нескольких ситуациях – и это при том, что меня воспитали в вере, где подобным вещам нет места. Мне, конечно, не стоит ждать, что он будет работать вечно.

– В каком–то смысле, может, и стоит, – еле слышно заметил Дайсон.

– Уж сегодня–то вечером он сработал, тут не поспоришь, – сказал бармен, всё ещё впечатлённый представшим перед его глазами зрелищем.

Конечно – так уж заведено – мы все избегали касаться сути пережитого стариком опыта. С другой стороны, хотя обыкновенная вежливость требовала от нас поблагодарить рассказчика и похвалить его историю, было бы неуместно этим и ограничиться. Нам всем мучительно недоставало слов. Возможно, это извинит в какой–то степени тот диссонанс, который привнёс своим вопросом Рорт.

– Предполагается, что эти люди погибли в гражданскую войну?

– Нет, – ответил старик. – Война началась только в 1918 году, и русские вернулись на родину задолго до неё. Они умерли в России, а не в Финляндии.

Улыбка Рорта была слишком вежливой, чтобы в ней читалось сомнение. По его лицу можно было сказать, что он находил историю чересчур нелепой, и потому не стоившей свеч.

– Полагаю, в своё время большинство из них делало нечто подобное со своими крепостными и слугами, – сказал он, проникаясь, как ему виделось, духом рассказа.

– Этого я не знаю, – сказал старик. – Мне только известно, что лично я не стал бы иметь никаких общих дел с людьми, которые в ответе за то, что я видел – по крайней мере, пока они не отрекутся от содеянного.

– Если бы все так думали, мы уже получили бы третью мировую, – сказал Рорт.

Но старик ничего на это не ответил; да и мы – после того, как Дайсон довольно ловко поблагодарил его от лица всей нашей компании – уже не возвращались к этой теме за всё время, оставшееся до конца курсов.