Дома стены помогают

Ныне Теплый Стан — новый район столицы. Высокие, многоэтажные, похожие один на другой дома-башни. И как только жильцы не перепутают подъезды, подобные горошинам из одного стручка. И, наверное, в этих новых домах и квартиры все как есть обставлены одинаково — модные гарнитуры, паласы, торшеры с разноцветными абажурами, кресла-раковины, в коридорах, обклеенных одинаковыми черными (теперь, говорят, это модно) обоями, фонари с темными стеклами. Это тоже модно. И подсвечники со свечами всюду, где только можно поставить хотя бы один подсвечник.

И на кухне — выставки красных, белых, зеленых кастрюль и чапельников с длинными ручками. И столы, покрытые пластиком. И табуретки вокруг столов.

Удивительное, вгоняющее в тоску однообразие. К счастью, Жаннина квартира отличается от всех этих близнецов. Прежде всего, во всех трех комнатах нет ни одной новой вещи, все старье, служившее когда-то верой и правдой родителям Жанны: платяной шкаф с резными дверцами, почти съеденный шашелем, деревянные кровати под дуб, хотя Жанна уверяет, что это не под дуб, а под самое лучшее красное дерево — «пламя», неудобные тумбочки, стулья с высокими спинками, книжные полки, которые некогда были куплены где-то по случаю Жанниной мамой, старое пианино фирмы «Капс».

Жанна терпеть не может новых вещей, так же как до сих пор не любит новых, еще не ношенных платьев. Она говорит, что в новом платье чувствует себя так, словно вышла на улицу совершенно голая.

Она стала еще толще, раздалась, словно шар. А щеки такие же красные, какими были в детстве.

Ее дочка Наташа похожа на нее и на Жанниного мужа.

У Наташи — материнские глаза, выпуклые, карие, но только с густыми ресницами. Великолепные зубы и коса чуть ли не до колен. Она очень музыкальна, у нее безукоризненный слух. Стоит лишь услышать какую-то песню по радио, и она тут же совершенно правильно начинает петь ее. Наташа — жизнерадостна, смешлива, и, что бы ни пела, пусть очень грустную песню, все у нее получается весело, даже лихо.

Блестя глазами, она поет во весь голос без единой фальшивинки, тщательно выговаривая исполненные грусти слова:

Я хочу умереть молодой,
Золотой закатиться звездой…

И смеется. И мы с Жанной не можем удержаться от улыбки, глядя на нее.

Наташа учится в музыкальной школе. Подолгу занимается дома, Жанна обычно садится рядом, возле пианино, и командует:

— Руку легче! Приподними кисть, мягче ударяй по клавишам, они не железные…

Наташа вздыхает и торопливо отбарабанивает этюд Гречанинова, который следует играть очень медленно, плавно.

Ей не терпится поскорее закончить урок и побежать во двор к своим многочисленным друзьям.

Наташа обладает на редкость общительным характером.

Жанна считает, что в этом отношении Наташа пошла не в отца и не в мать, а только лишь в меня.

Жанна глядит в окно, во двор, где мелькает красная шубка Наташи.

— Знаешь, а Наташка-то, в общем, как-то выделяется изо всех…

— Хороша дочка Аннушка, хвалят мать да бабушка…

— Ну уж нет, в этом меня не упрекнешь, — возражает Жанна. — Я из породы объективных матерей…

Мне тоже кажется, что Наташа лучше всех, но хочется немного поддразнить Жанну.

— Как думаешь, кем ей лучше быть? — спрашивает немного погодя Жанна. — Певицей или пианисткой?

— Пусть сама решит в свое время.

— Как это — сама? Я мать, и я должна все решить за нее заранее.

— Если пианисткой, — говорю я, — то хорошо бы солистом-исполнителем, а не где-нибудь, в оркестре, в кинотеатре аккомпанировать между сеансами…

Жанна кивает:

— Разумеется. Когда я вижу таких вот оркестрантов в кино или в каком-нибудь кафе, я всегда думаю, а ведь, наверно, все они в детстве считались музыкально одаренными и каждому сулили незаурядную карьеру. И что же? Где мечты и надежды?

— Только бы с нашей этого не случилось!

Жанна мечтает о том, чтобы Наташа выросла всесторонне развитым человеком. Она стремится духовно развивать ее, ходит с нею в музеи, на выставки, часто рассказывает о жизни великих людей — писателей, композиторов, художников…

Однажды, когда мы втроем возвращались из консерватории, после концерта органной музыки, Жанна стала рассказывать Наташе о Бетховене.

— Он скончался в нищете, забытый всеми, и за гробом его шло очень немного людей…

У Наташи выступили на глазах слезы.

— Ну, вот еще, — сказала я. — Мы тогда тебе ничего рассказывать не будем, раз ты плачешь по любому поводу…

— Это — не любой повод. — всхлипывая, ответила Наташа, — мне так стало жаль Бетховена. Неужели даже с работы никто не пришел на его похороны?

Порой Наташа может озадачить своими вопросами. Правда, говорят, теперь все дети такие.

Как-то она усиленно допытывалась у Жанны, кто первый придумал водить собак на поводке?

Жанна не знала и расстроилась.

— Я должна быть для нее живой энциклопедией…

— Но ты же не можешь все знать, — сказала я.

— Я должна все знать, — серьезно ответила Жанна. — Чтобы ответить на любой вопрос…