Дома стоят дольше, чем люди (сборник)

Мы с мужем перетекли в третий возраст, что тоже неплохо. Лучше быть старым, чем мертвым.

Сколько бы человек ни жил, каждый его день должен быть полноценным.

Памятуя прошлое, я больше всего боялась, что кто-нибудь из нас поскользнется на улице, и грохнется, и сломает шейку бедра.

Тазобедренный сустав – самый крупный и самый главный, он крепит туловище к ногам. И не дай бог, если сустав выходит из строя. Человек ломается, как детская игрушка. После этого его можно выкинуть на чердак.

Чего боишься, то и случается.

Мой муж упал на ровном месте, у себя в комнате, и сломал шейку бедра.

У меня есть особенность: по мелочам я выхожу из себя, нервничаю, схожу с ума. А когда крупная неприятность – я собираюсь, как главнокомандующий перед сражением.

Я собрала все свои внутренние ресурсы, вызвала скорую и отвезла мужа в близлежащую больницу. Близлежащая оказалась в городе Железнодорожный. Раньше это была станция Обираловка, здесь Анна Каренина бросилась под поезд.

Вышел хирург, я мысленно назвала его Наф-Наф.

Сделали рентген, подтвердили диагноз – да, перелом.

Наф-Наф предложил щадящую операцию: не менять сустав, а просто ввинтить штыри.

Я согласилась и оставила мужа в больнице.

Дома я позвонила дочери, рассказала про перелом и про штыри. Она тут же зашла в интернет, прочитала всю информацию, выяснила, что штыри – это полумера, вчерашний день медицины, пожизненная инвалидность.

Я стояла, «задумавшись глубоко», как лермонтовский утес, листала записную книжку.

Мои глаза наткнулись на фамилию ГОЛУХОВ. Рядом было написано: «31-я больница». И телефон.

Я сразу вспомнила: банкет, не помню чей. Тогда было время сплошных банкетов. Стремительно разбогатевшие новые русские желали показать свою материальную мощь и приглашали творческую и научную интеллигенцию на свои банкеты. Столы были накрыты как на пирах Ивана Грозного: целые осетры, жареные поросята, черная икра, морепродукты. Мы стоим, держа в руках хрустальные бокалы, нарядные и популярные.

Ко мне, вернее к моей дочери, подходит Голухов Георгий Натанович – главврач 31-й больницы. Он рыжий, веселый, обаятельный, суперспециалист, известный в Москве.

Я люблю людей, которые делают свое дело лучше всех.

Голухов именно такой. Он мажор. Но не ботаник. Ничего человеческое ему не чуждо. Он «кадрит» мою молоденькую дочь. Она смеется, потому что понимает: это шутка. Рядом с Голуховым его очаровательная молодая жена. Она тоже смеется, потому что тоже понимает: это шутка. Просто Георгий Натанович так общается. Он любит жизнь. А молодая девушка – это и есть сама жизнь. От Георгия, как пар от кастрюли, поднимаются: радость, острый ум, мужское обаяние. А что такое обаяние? Это талант души. Возле Голухова весело, не хочется отходить в сторону, мы и стоим.

Голухов протягивает мне визитку.

– На всякий случай, – объясняет он.

И вот этот «всякий случай» настал. Я боюсь ему звонить.

Голухов занимает высокий пост. Он перегружен людьми и просьбами, а тут еще я, явилась не запылилась.

Наверняка он меня забыл. Когда это было? Еще в Советском Союзе. А сейчас уже Россия, сменилось три президента.

Но что делать?

Я набираю номер и слышу голос Голухова. Его телефон не изменился. И голос не изменился. Голос – это инструмент души. Значит, не постарел.

Я здороваюсь и называю себя, и жду холода или вежливого равнодушия. Но в трубке всплескивается радостный возглас. Узнал. Помнит.

Я понимаю, что моя задача – говорить коротко.

Докладываю коротко, по-военному:

– Мой муж сломал шейку бедра, теперь на мне никто не женится. Отремонтируйте мужа.

– Привезите его в приемный покой 31-й больницы. К вам подойдет врач Норайр Захарян. Постарайтесь быть до шести вечера. Телефон Норайра сброшу эсэмэской.

Голухов кладет трубку. Что рассусоливать? Все ясно.

Я еду к Наф-Нафу, хватаю мужа в охапку и перевожу его в Москву, в 31-ю больницу.

Наф-Наф счастлив за меня и за себя. Он не хочет со мной связываться. Писатель. Напишет еще что-нибудь.

Раньше больных с таким переломом отправляли домой на долеживание. Был даже такой термин: долеживание. Лежи, пока не умрешь. Именно это произошло с Лилей Брик. Она лежала, пока ей не надоело.

Наф-Наф дает мне «скорую помощь», каталку, санитаров и провожает до выхода.

Через полтора часа я уже в приемном покое 31-й больницы. Сюда же подкатила наша дочь. Она любит отца больше, чем меня, и больше всех на свете. Как говорится, папина дочка.

Мы звоним Норайру. Телефон заблокирован.

Мы с дочерью обмениваемся взглядами. В наших глазах ужас: а вдруг он не выйдет? Вдруг его не предупредили?

Мой муж лежит на каталке и смотрит в потолок. Последние два дня он ничего не ел. Ни крошки. Стресс полностью отшиб аппетит.

Я вижу, что его лицо стало меньше. В молодости он был худой, и все, кто его давно не видел, спрашивали: «Ты похудел?»

А он не похудел. Он такой и был – худой, обточенный, как деревяшка. Легко двигался. Когда-то играл в баскетбол. У него на всю жизнь осталась спортивная походка. Но что станет сейчас с его походкой?

Я смотрю на отрешенное, похудевшее лицо своего мужа, и в мое сердце входит игла жалости.