Дома вдовца

(Оборачивается к Сарториусу.) Я очень ошибся в вас, сэр, очень. Прощайте. (Уходит вслед за Тренчем.)

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Гостиная в доме Сарториуса на Бедфорд-сквер. Зимний вечер, топится камин, шторы опущены, и лампы зажжены. Сарториус и Бланш уныло сидят у камина. Горничная только что принесла кофе и расставляет чашки на столике между ними. Посреди комнаты большой стол. Если, стоя у стола, обернуться лицом к окнам, то направо находится концертный рояль, закрытый чем-то вроде постельного покрывала, что свидетельствует о том, что инструмент открывают редко, а может быть и никогда; на крышке рояля стоит миниатюрный мольберт с увеличенной фотографией Бланш. В комнате две двери: одна налево, ведущая в кабинет, другая в углу, около правого окна, ведущая в коридор. Бланш вяжет, возле нее рабочая корзинка. Сарториус сидит у самого камина и читает газету. Горничная уходит.

Сарториус. Бланш, дорогая.

Бланш. Да?

Сарториус. Сегодня мы долго беседовали с доктором насчет поездки за границу.

Бланш (нетерпеливо). Я совершенно здорова. И я не хочу ехать за границу. Мне даже думать об этом противно. Что ты все беспокоишься о моем здоровье?

Сарториус. Речь шла не о твоем здоровье, Бланш, а о моем.

Бланш (встает). О твоем? (Встревоженная, идет к отцу.) Папа! Ты болен?

Сарториус. Болезни придут, Бланш, ведь это неизбежно, и гораздо раньше, чем ты успеешь стать пожилой женщиной.

Бланш. Но сейчас-то ты здоров?

Сарториус. Видишь ли, доктор считает, что мне нужна перемена впечатлений, путешествие, развлечения...

Бланш. Развлечения! Тебе нужны развлечения! (Невесело смеется и садится на ковер у ног Сарториуса.) Папа, скажи, почему это другими людьми ты вертишь, как хочешь, а со мной совсем не умеешь хитрить? Думаешь, я не понимаю, зачем тебе понадобилось за границу? Раз я не соглашаюсь быть больной и не позволяю тебе стать моей сиделкой —ну, значит, больным будешь ты, а я сиделкой.

Сарториус. Что же делать, дорогая. Ты утверждаешь, что ты здорова и ничто тебя не тревожит, — так уж приходится мне говорить, что я болен и что меня кое-ч!о тревожит. А так жить, как мы эти четыре месяца, дальше нельзя. Ты совсем извелась, да и мне было нелегко.

Лицо Бланш омрачается; она отворачивается и молчит задумавшись.

(Напрасно ждет ответа, потом добавляет, понизив голос.) Нужно ли быть такой непреклонной, Бланш?

Бланш. Я думала, что ты ценишь в людях непреклонность. Ты сам всегда так гордился своей непреклонностью.

Сарториус. Пустяки, дорогая, совершеннейшие пустяки. Мне много раз приходилось уступать. И я мог бы назвать тебе сколько угодно очень мягких людей, которые добились в жизни не меньше, чем я, а удовольствия при этом получали гораздо больше. Если ты только из гордости насилуешь себя...

Бланш. Я не насилую себя. Не понимаю, о чем ты говоришь. (Хочет встать и отойти.)

Сарториус (удерживает ее за руку, когда она еще только приподнимается). Дитя мое, не таись от меня, словно я тебе чужой. Ты страдаешь из-за того...

Бланш (резко вырывается и вскакивает на ноги). Папа! Если ты это скажешь, я покончу с собой. Это неправда. Пусть бы он даже сам сюда пришел, пусть бы стоял сейчас передо мной на коленях, я б лучше из дому ушла, только бы его не видеть. (Уходит в волнении.) Сарториус с глубоким вздохом опять поворачивается к камину.

Сарториус (мрачно глядит в огонь). Как быть? Спорить с ней — так потом от нее целый месяц слова не добьешься. Словно не с дочерью живешь, а с конторщиком или со слугой. А уступить ей сейчас — значит и всегда придется уступать. Но что поделаешь! Я, правда, привык всегда ставить на своем, но надо же как-нибудь с этим покончить. Она молода — ей жить, а не мне.

Входит горничная.