Домашние правила

Это было после церковной службы, где священник читал вслух отрывки из Библии, хотя мой дедушка не ходил в церковь и не считал себя религиозным. Какие-то незнакомые люди вставали и говорили о моем деде, называли его Джозефом и рассказывали о неизвестных мне периодах его жизни: о службе в армии во время корейской войны, о детстве на Нижнем Ист-Сайде, о том, как он ухаживал за бабушкой, когда был смотрителем кабинки для поцелуев на карнавале в старшей школе. Слова вились вокруг меня назойливыми осами, и я не мог отогнать их, пока не увижу дедушку, которого знал и помнил, вместо этого самозванца, которого они обсуждали.

Мама не столько плакала, сколько источала слезы; только так я могу описать то, что из глаз у нее лилось и лилось, как будто это нормальное состояние, а видеть ее лицо сухим странно.

Прошу заметить, я не всегда понимаю язык тела. Это нормально для человека с синдромом Аспергера. Бесполезно ожидать от меня, что я взгляну на какую-нибудь девушку и сразу пойму ее настроение по напряженности улыбки или по тому, как она ссутулилась и обхватила себя руками; так же как бесполезно ждать от глухого, что он услышит ваш голос. А значит, меня нельзя винить за просьбу открыть дедушкин гроб; я не понимал, что это расстроит маму еще сильнее.

Мне просто хотелось увидеть, действительно ли лежащее внутри тело – это мой дедушка, или, может быть, там лежит человек, о котором говорили пришедшие на похороны люди, или вообще что-то совершенно другое. Я скептически отношусь к рассказам о свете, туннелях и посмертной жизни, и просьба открыть гроб казалась мне самым логичным способом проверить свои теории.

Вот что я узнал: мертвецы – это не ангелы и не призраки. Смерть – это состояние физического распада, изменение во всех атомах углерода, которые составляют временное телесное пристанище человека и возвращаются в свое элементарное состояние.

Не знаю, почему это так страшит людей, ведь это самый естественный цикл превращений в мире.

Тело в гробу выглядело как мой дедушка. Однако, когда я прикоснулся к его щеке, иссеченной морщинами, кожа на ощупь не казалась человеческой. Она была холодная и немного твердая, как пудинг, который слишком долго продержали в холодильнике и который затвердел снаружи.

Я могу не понимать эмоций, но чувство вины за это непонимание мне знакомо. Поэтому, подойдя наконец к маме через несколько часов после ее слезного бегства от созерцания меня, тычущего в щеку Того-Что-Было-Моим-Дедушкой, я попытался объяснить, почему она не должна плакать.

– Он не дедушка. Я проверил.

Примечательно, что ей вовсе не стало лучше.

– Это не делает его утрату менее тяжелой для меня, – сказала мама.

Чистая логика предполагает, что если находящееся в гробу не есть по существу человек, которого вы знали, то вы не можете переживать его утрату. Потому что это не утрата, а подмена.

Мама покачала головой:

– Знаешь, чего мне будет не хватать, Джейкоб? Я больше никогда не услышу его голоса и не смогу с ним поговорить.

Это была не совсем правда. Голос дедушки увековечен на наших семейных видео, и мне нравилось смотреть их, когда было не уснуть по ночам. И маме тяжело было смириться вовсе не с тем, что она не сможет поговорить с дедом, ее огорчала невозможность услышать его ответ.

Она вздохнула:

– Когда-нибудь ты поймешь. Я надеюсь.

Теперь я понял и с радостью сказал бы ей об этом. Когда кто-то умирает, это ощущается как дыра в десне от выпавшего зуба. Вы можете жевать, есть, у вас осталось много зубов, но язык то и дело натыкается на это пустое место, где все нервы еще немного обнажены.

Я направляюсь на встречу с Джесс.

Я опаздываю. Уже три часа ночи, то есть понедельник, а не воскресенье. Но другого времени у меня нет, так как мама следит за мной. И хотя она будет недовольна, что я нарушил домашнее правило, формально я ничего не нарушал. Это не тайный уход на место преступления. Место преступления находится в трехстах ярдах от того, куда я иду.

В рюкзаке у меня полно всяких нужных вещей; шины велосипеда шуршат по асфальту, я быстро кручу педали. На этот раз мне легче не идти пешком, раз не нужно поддерживать что-то еще, кроме собственного веса.

Прямо за двором дома, куда переехала Джесс, расположен чахлый, неухоженный лесок. И прямо за шоссе 115. Оно проходит через мост над кульвертом – огромной трубой, по которой во время весеннего таяния снега из леса стекает вода. Я заметил его в прошлый вторник, когда ехал на автобусе к новому жилищу Джесс.

В голове у меня полно карт и схем: от социальных, состоящих из блоков (человек хмурится → человек пытается перебивать → человек делает шаг назад = человек хочет прекратить разговор, очень сильно), до сеток относительности, своего рода межперсональной версии Google Earth. (Один ученик говорит мне: «Ты играешь в бейсбол? На какой позиции? Левого крайнего?» – и весь класс смеется. Этот школьник – один из 6,792 миллиона людей на планете. Эта планета – одна из девяти в Солнечной системе, Солнце которой – лишь одно из двух триллионов звезд галактики Млечный Путь. Учитывая все это, комментировать ситуацию нет смысла.)