Домбайский вальс (СИ)

Будущий сосед по палате, некто Иван Краснобрыжий, как только узнал фамилию вновь прибывшего придурка, так обрадовался, что не мог успокоиться не меньше часу и всё это время дико хохотал. Даже можно сказать, ржал. А как пришёл в себя, так сразу же приклеил Якову Марковичу обидную для него кличку "Братец Кролик".

Комнаты, где туристы ночевали и проводили время, не занятое лыжным катанием, по аналогу с учреждениями оздоровительно-лечебного содержания, назывались в "Солнечной Долине" палатами. Якова Марковича поместили в четырёхместную палату 6, которая, по прихоти коварной судьбы, располагалась на втором этаже, непосредственно над столовой, и недалеко от мужской уборной, откуда большой чуткий нос Кролика сразу же уловил: снизу запах квашеной капусты, а сбоку - острый нашатырный запах туристской мочи. Это привело его в тихий ужас.

Стены турбазы были рубленые из толстых то ли лиственничных, то ли пихтовых брусьев, почерневших от времени и давших по этой же причине глубокие трещины, в которых жили тараканы-прусаки. Потолок тоже был деревянный и своими полированными, набранными ёлочкой дощечками напоминал паркет. Когда Кролик ложился спиной на койку и смотрел в потолок, ему казалось, что он видит натёртый воском паркетный пол. От этого у Якова Марковича кружилась голова. Приходилось срочно поворачиваться на живот или на бок, тогда головокружение пропадало. И всё это было красиво и, наверное, пахло бы лесом и смолой, если бы не сильная струя квашеной капусты, из которой на кухне варили кислые щи с салом. Считалось, что в мороз туристам требуется повышенное содержание калорий.

Убранство палат не отличалось особыми изысками. Четыре койки с провисшими пружинными сетками; возле каждой койки стояли довольно удобные, но уродливые прикроватные тумбочки, с перекошенными ящиками, с трудом выдвигавшимися, и лежали ножные коврики, которыми туристы, не сговариваясь, чистили ботинки. Наподобие того, как в районе Самотёки, а также вблизи дорогущих гостиниц "Националь", "Метрополь" и "Савой" в Москве чистильщики из нацменьшинств наводили бордовыми бархотками блеск и лоск на штиблеты столичных штатских щёголей и хромовые сапоги военнослужащих. У стены стоял громоздкий полированный шкаф, получивший в туристском обиходе название "стервант". Справа и слева от него висели офорты и гравюры с изображением окружающих Домбайскую Поляну красивых гор, чтобы туристы не забывали, где они находятся.

Вместе с Кроликом в палате 6 коротали время ещё трое плановых туристов. Один из которых, а именно упомянутый ранее Иван Краснобрыжий, отравил Якову Марковичу всю жизнь, превратив её в сплошную пытку, потому что являлся его антиподом, как свет и тьма. Это был тридцатилетний здоровяк, с толстыми, как у борца, руками, бычьей шеей и широченной спиной, при взгляде на которую у Якова Марковича сжималось сердце и начинало сосать под ложечкой. Краснобрыжий работал механиком по дизелям на заводе по производству синтетического каучука, вырабатываемого из пищевого спирта, и приехал на Домбай так же, как и Кролик, по горящей соцстраховской путёвке, из какой-то, как полагал Яков Маркович, немыслимой дыры под глупым названием Ерёма. Об этом, с позволения сказать, городе Иван постоянно делился с Яковом Марковичем яркими воспоминаниями, с неожиданной для такого грубого человека теплотой. Он нещадно смолил вонючие сигареты "Дукат" и выкуривал их, по его собственному признанию, не менее трёх пачек в день. Прихватывая, правда, при этом часть ночи. Голос у него был громкий, хриплый, булькающий мокротой. Обращался он ко всем принципиально на "ты", не испрашивая на это соизволения. От него постоянно исходил тошнотворный запах пота, пива и водочного перегара, в смеси с запахом табака. У него была непреодолимая потребность всё распахивать настежь: двери, форточку, окно, рубаху и даже душу.

Каждое утро он выскакивал на улицу в одних трусах, которые были ему до колен, и бегал там босиком по снегу, не обращая внимания на жестокий мороз. Потом возвращался в палату, растирался докрасна полотенцем, нередко путая своё с полотенцем Якова Марковича, ухал, крякал, хлопал Кролика по худосочной сутулой спине и ржал, как жеребец. На голове у него красовался жёсткий курчавый чуб "смерть бабам", и всё его могучее белое тело было покрыто буйной светло рыжей растительностью, выпиравшей, будто крапива, из рукавов и вечно расстёгнутого ворота рубахи.