Домбайский вальс (СИ)

- Завтрак должен составлять пятьдесят процентов дневного рациона, - заметил Яков Маркович, сидя на своей кровати и пришивая оторвавшуюся от пиджака пуговицу.

Иван сочно хрустнул пальцами, сплетя их между собой и выставив над головой, будто выстрелил из пугача. И спросил, протяжно зевнув:

- Братец Кролик! Как там по твоим житейским правилам, что полагается физически крепкому мужчине после обеда? Только умоляю, не говори, что надо вздремнуть. Это пошло.

Яков Маркович сморщил своё маленькое, удивлённое лицо и ответил обиженным голосом:

- Вот ты, Ваня, всё смеёшься. Тебе бы только смеяться. Погоди! Поживёшь с моё, станешь постарше. Узнаешь, что к чему и почём фунт лиха...

- Не трепись! - прервал его Иван. - Не знаешь, так и скажи: не знаю мол. Ни хрена ты, Братец Кролик, не петришь. После обеда сытому и здоровому мужику, допрежь всего, самое наилучшее какую-нибудь тёплую и мягкую стерву пощупать. Слыхал анекдот? Солдат налопался и спрашивает: что ты там, бабка, гутарила насчёт гребли? Хм! На пуховой перине? - Иван поднял одну бровь, зажмурил другой глаз, покрутил жёлтыми прокуренными пальцами воображаемый ус и оглушительно расхохотался.

- Как, Фирка, - спросил он, успокоившись, - не в бровь, а в глаз?

- Да, - неуверенно произнёс Порфирий и густо покраснел.

Один глаз у него заплыл и превратился в узкую щёлочку.

- Чего краснеешь, как красная девица? Что естественно, то общественно. Ты вон из-за кого свой фингал заработал? Из-за них, курвов. Верно, они того не стоят, чтобы из-за них хороший парень по морде получал. Однако факты упрямая вещь, как справедливо говорил в своё время разоблачённый культ личности. - Эх, кабы не ты, старый хрен моржовый, добавил Иван, обращаясь к Якову Марковичу, - мы бы сейчас с отроком пригласили на двоих пару лебедей, - Иван снова хрустнул пальцами. - Тут одна, плять, плавает - глаз не оторвёшь. Ух, хороша зараза! Мороз по коже. Прямо как у Пушкина:

"Глядь - поверх текучих вод лебедь белая плывёт"

- Как тебе не стыдно, Ваня! - укоризненно сказал Яков Маркович, закончив пришивать пуговицу и стараясь откусить нитку. - Всё ж таки ты семейный как-никак человек.

- А что?

- А то. Нехорошо это. К тому же пагубно влияешь на подрастающее поколение.

- Чего нехорошего, не пойму. Однова живём. Очень верно заметил величайший поэт всех времён и народов Иван Барков, между прочим, довожу до вашего сведения, мой тёзка: хощет вошь и хощет гнида, хощет бабка Степанида, хощет северный олень, все хотят кому ни лень. Так, что ли, а? Подрастающее поколение? - Он вытащил из рыжей пачки сигарету и закурил, со свистом втягивая в себя дым и выпуская его, отработанный, через ноздри. - Иван подмигнул Порфирию. - Закуривай, отрок.

Порфирий взял из пачки сигарету, неловко ухмыляясь. Яков Маркович задохся от дыма и стал разгонять его рукой, повторяя: "Фу! Гадость!"

- Послушай! Может, и ты с нами, братец Кролик? - спросил Иван. - А? На троих. Подыщем тебе симпатичную старушенцию и вперёд. Скажи честно, ты хоть раз своей карольчихе изменял? Если нет - я тебя живо научу.

- Знаешь что, Ваня! - зашёлся от возмущения Яков Маркович. - Я хочу сказать тебе только одно: во-первых... раз! - Здесь голос его сорвался, и вышло очень смешно. - Ты невоспитанный и грубый человек - это раз.

- Два, три, четыре, пять, - подхватил Иван, - вышел Кролик погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в Кролика стреляет. Пиф-паф, ой-ёй-ёй, помирает Кролик мой. Привезли его в больницу, оказался он - живой. Ну, будет, будет тебе, старик. Уж и обиделся. Ажник губы дрожат. Чего ты такой обидчивый? Ну, что я такого сказал? Ведь я шуткую, потому что я тебя - люблю. Честное слово. Совсем ты шуток не понимаешь, братец Кролик. Скажи-ка, дядя, только быстро: "вдох-выход-вход-выдох". Не спотыкнёшься, я тебя поцелую. В плешку лысины.

- Отстань ты от меня, ради бога, Христом - богом тебя прошу! - взмолился Яков Маркович, чуть не плача.

Иван рывком поднялся с кровати, достал лежавшую на "стерванте" гитару, с большим голубым бантом на грифе, поставил одну ногу на стул, облокотился на колено и взял несколько оглушительных аккордов, перебирая своими толстыми, словно надутыми, пальцами струны. Потом запел приятным, глуховатым, хрипатым голосом, баритоном:

Передо мной Белалакая

Стоит в туманной вышине.

А струйки мутные так медленно стекают

За воротник - кап-кап - и по спине...

Он никогда не пел всю песню с начала и до конца. Пропоёт от силы один куплет и бросит. Говорил, что никак не может запомнить всех слов.

Порфирий засунул руки в светонепроницаемый мешок, будто в муфту, и сосредоточенно перематывал плёнку.

- Между прочим, - неожиданно заявил он, - из пихтовой смолы делают канадский бальзам.

- Это ты к чему?

- Не знаю, - признался Порфирий и покраснел.

- Ну, и фотография у тебя, Фирка, доложу я тебе! - сказал Иван, выражая сильное удивление. - Не лицо, а рожа. Как у Муссолини, когда его волокли вешать вниз головой.

- Я ему ещё дам! - буркнул Порфирий.

- Сам виноват. Запомни правило: где двое, там третий - лишний. Зачем ты полез снимать Ромео, когда он обжимал в углу свою Джульетту?