Домик на окраине. Зайнаб-биби

Старик остался при своем мнении. Что поделаешь! Придется переписать это заявление заново, иначе он не отстанет.

Так я и сделал. Только в новом варианте добавил, что, конечно, работники ЦК партии сами об этом немало думают, но пусть это заявление еще раз напомнит, что таково желание старых людей. И пусть скорей пробьет последний час всякому пьянству, хулиганству и другим пережиткам.

Из-за этого заявления я, конечно, опоздал в гороно на заседание предметной комиссии. Впрочем, надо честно признаться, благодарность дедушки Зиё вознаградила меня за это.

Действительно, помочь человеку очень приятно. Но недаром в народе говорят: «Сахар сладок, если его есть в меру». Вот так и в добрых делах — надо соблюдать меру. Вы еще узнаете, почему я так говорю.

В тот день, когда в газете напечатали мою корреспонденцию о плохой организации торговли керосином, дядюшка Ахрор пришел с работы раньше, чем всегда. Он сразу направился к нам, поздоровался со мной теплее, чем обычно, долго и вежливо расспрашивал о школьных делах, а потом неожиданно сказал:

— Вы сейчас не очень заняты, сынок? Я хотел бы попросить вас со мной сходить в одно место. Уж, пожалуйста, не откажите, муаллим.

Я только что пришел с работы и собирался прилечь. Но что тут поделаешь? Представьте себе, что к вам обратился с просьбой человек, всеми в городе уважаемый, беседу с которым каждый почитает для себя великой честью, — разве могли бы вы отказать?

Мы вышли на улицу. Дядюшка Ахрор вел меня, точно туриста, приехавшего откуда-то издалека. Он, как заправский гид, объявлял названия улиц, переулков и тупичков, мимо которых мы проходили, подробно рассказывал, как и когда это строилось, занимал меня историями о характере, занятиях и нравах их обитателей.

Был вечер, но жаркое августовское солнце так все накалило вокруг, что трудно было дышать. Это было то самое солнце, чей жар наливал в эти дни сладким соком арбузы, дыни и виноград и от которого так тяжелели коробочки с хлопком, что не выдерживали и раскалывались.

Я то и дело вытирал пот, застилавший глаза, но, боясь, как бы дядюшка не посмеялся над моей «интеллигентской» слабостью, старался идти с ним в ногу. При этом я изо всех сил выражал свою заинтересованность, то и дело удивлялся и покачивал головой. Словом, старался показать, что и наша прогулка, и все его рассказы доставляют мне огромное удовольствие.

Мы вышли на главную улицу, а потом свернули в маленький переулок. Его мостовая была покрыта новым свежим асфальтом. Мой спутник остановился у приоткрытых широких двустворчатых ворот. Во дворе какой-то человек в коротких штанах поливал из резинового шланга легковую машину.

— Здесь живет директор промкомбината, — объявил дядюшка Ахрор. Больше он ничего не сказал и, тронув меня за локоть, повел обратно. Только на обратном пути он рассказал наконец, зачем ему понадобилось тащить меня по этой жаре.

Оказывается, он привел меня сюда для того, чтобы показать этот самый заасфальтированный переулок. Я должен ни больше ни меньше, как написать фельетон об этом директоре и обо всех его делишках. Дядюшка Ахрор, будучи депутатом горсовета, собственными ушами слышал, как на весенней сессии жестоко раскритиковали этого директора за местничество и семейственность. Прямо в пот тогда вогнали. Но почему-то все осталось без изменения. Видно, не в меру жалостливые руководители решили, что хорошему коню достаточно показать плетку. Только этот конь, видно, не из хороших. Критика не помогла. Подумать только, заасфальтировать собственную улицу! Как будто в нашем городе мало мест, которые нужно асфальтировать в первую очередь! Вот, например, площадка у хлопкопункта, где работает дядюшка Ахрор. Или улица, которая ведет к больнице. Или, наконец, площадь, где межрайонная автобусная остановка…

— Нет, вы скажите по совести, разве это не безобразие? — Дядюшка Ахрор даже остановился от возмущения. — Ведь, кроме его собственной «Волги» да машин его гостей, никто и не ездит по переулку. Как люди могут так поступать? Ведь он член партии. Ну как, товарищ учитель, какие меры предлагаете принять? — перешел он вдруг на официальный тон.

— Да вы не волнуйтесь, дядюшка! Я напишу, хороший фельетон напишу! — с жаром сказал я, заразившись волнением собеседника. Сказал и тут же понял, что хватил лишку. Зачем было говорить, что я напишу хороший фельетон?

Я вообще не умею писать фельетонов. Никогда в жизни не писал. И откуда вдруг во мне это самомнение, эта хвастливость?

— Не беспокойтесь, дядюшка Ахрор, я постараюсь, — повторил я свое обещание, но уже далеко не таким уверенным тоном.

— Вы уж простите, что оторвал от дел, — немного успокоившись, сказал дядюшка Ахрор, — но у меня не было другого выхода. Вот если бы я мог сам писать! Читать еще полбеды, а писать, кроме пожеланий да приветов, ничего не получается. По правде говоря, мне и письмо-то нелегко писать. Лучше десять машин хлопка перетаскаю, чем одно письмо напишу.