Домик на окраине. Зайнаб-биби

— Ох, мусульмане, ох, люди добрые, да вы только послушайте, что она говорит! Да чем я виновата, что я такого сделала? Ойша, милая вы моя! Да хоть вы меня послушайте, как все было-то! Взялась я за стирку, а у нее из курточки выпади билет этот, чтоб мои глаза его не видели. Я и подумала, как бы он не потерялся. Вещь эта для моей девочки дорогая. Ну я и решила спрятать его в футляр Корана, надежнее-то места не найти. Да пусть я на месте провалюсь, если все не так было. А ты, сумасшедшая, — обратилась она снова к внучке, — вместо того чтобы сказать бабушке спасибо, что билет в таком надежном месте спрятала, еще ругаешься. Да где же это видано, чтоб за доброе дело злом отплачивали?

— Вы не в футляр положили, вы в самую книгу запрятали, — разрыдалась Заррина.

Моя Ойша не могла, конечно, остаться в стороне. Она принялась успокаивать Заррину, говоря, что бабушка ни в чем не виновата, что она действовала из самых добрых побуждений, что она — тут Ойша пустила в ход все свои дипломатические таланты — проявила свое уважение к политическим, так сказать, взглядам Заррины. И что это весьма с ее стороны благородно.

Не знаю, чем этот спор закончился. Я снова задремал. Но поспать мне в то утро так и не удалось.

На этот раз разбудила Ойша:

— Милый, я сейчас отведу Зафарджона в ясли, а ты поднимись и помоги тетушке Икбол. Вставай, милый, вставай скорей!

— Какая еще помощь? Что случилось? — раздраженно спросил я.

Но моя дорогая жена и не подумала ответить, а только ласково растрепала мне волосы.

— Скорее, скорее, поднимайся, любимый. Если мы с тобой и недоспим полчасика, ничего страшного не произойдет. Небо на землю не обрушится, — улыбнулась она, как бы не замечая моего раздражения, и, подхватив сына на руки, вышла из комнаты.

Безумно хотелось спать. Вчера я долго работал и лег около трех часов ночи. Глаза мои невольно закрылись, а голова опять опустилась на подушку.

Но в это время в комнату заглянула тетушка Икбол.

— Горе-то какое, учитель мой дорогой, горе-то какое! Уж не откажите мне, помогите, ради бога! — запричитала она, даже не поздоровавшись.

— Да что случилось-то?

— Ох, и не спрашивайте. Совсем голову потеряла! Вы человек образованный, помогите мне, старой, дай вам бог увидеть своего сына взрослым, умным да счастливым. Бог вас за это не оставит.

— С дядюшкой Ахрором что-нибудь?

— Да нет. Сберкасса наша сбежала!

— Что-о-о?

— Говорю, сберкасса сбежала.

Сон у меня как рукой сняло. Я вскочил, быстро умылся и оделся. А тетушка Икбол, стоя в дверях, всхлипывая и утирая слезы концом платка, рассказывала:

— Двадцать лет работала я в артели. Спину гнула, глаз не жалела. И вот к старости скопила кончиком иголки немного денег. И надо же мне было послушать дядюшку Ахрора — отнесла свои деньги в сберкассу. А сердце-то беду чуяло, через день ходила проверяла. А тут черт меня попутал, целых три дня не заходила. И вот сегодня утром пришла, а ее и след простыл.

Тетушка Икбол заплакала навзрыд. Я пытался успокоить ее, говорил, что здесь какое-то недоразумение, что сберкасса — государственное учреждение и никуда убежать не может, что это так же невозможно, как если бы вдруг загорелось море…

Но на тетушку Икбол мои слова не производили никакого впечатления. Все так же всхлипывая и горько вздыхая, продолжала она свой рассказ:

— Проснулась я сегодня на рассвете, сынок, и чувствую: что-то неладно. Левый глаз дергается. Виданное ли это дело, чтобы левый глаз перед утренней молитвой дергался? Ну, думаю, быть беде. И верно. Только встала, а эта сумасшедшая Заррина подняла крик из-за своего билета, хоть бы не видела я его никогда. А по­том вышла я на улицу, и прямо в глазах потемнело. Там, где стояла сберкасса, — голое место, только парень какой-то на тракторе крутится.

Тетушка Икбол повела меня к соседнему перекрестку. Пыль здесь стояла столбом. Раньше тут за газетным ларьком было несколько глинобитных домишек. В них помещались парикмахерская, сберкасса и мастерская тюбетеек. А сейчас молодой парень в больших шоферских очках, защищающих глаза от пыли, закрыв нос и рот платком, сносил эти домишки бульдозером. Двое рабочих шли за машиной, отгребая землю.

От сберкассы действительно не осталось и следа. Я попытался знаками привлечь к себе внимание бульдозериста. Видно, я был не первый, кто сегодня отрывал его от работы. Высунув голову из кабины и освободив рот из-под платка, он недовольно пробурчал:

— Хотите узнать, куда делась сберкасса или мастерская?

— Да, да, нам нужна сберкасса. Может, вы заметили какое-нибудь объявление на дверях?

— Нет, не видел я никаких объявлений. Мне велено уничтожить весь этот хлам, вот я его и убираю. И больше я ничего знать не знаю.

— Посмотрите-ка, учитель, посмотрите, как подозрительно блестят у него глаза, — зашептала мне в самое ухо тетушка Икбол.