Домик в Армагеддоне

Фима решил больше не возражать Саенко, даже брови приподнял слегка, делая вид, будто обдумывает услышанное. Достал из куртки бумажник, выудил оттуда сотенную, дождавшись, когда официантка посмотрит в их сторону, позвал её. Она поставила поднос, нехотя двинулась к нему.

Свет прожектора и её расписал угловатым узором. И тоже – не разглядеть выражения лица, смотри в текучую маску, угадывай, кто за ней.

– Слушаю, – сказала она, подойдя, и принялась массировать себе пальцы, один за другим. Обручальное кольцо свободно болталось. Она сдвинула его на самый край пальца, растёрла фалангу, толкнула кольцо на место.

Фима наблюдал за женщиной. Её немолодые пальцы, болтающееся кольцо, её хрипловатый, быть может, со сна, голос, её недовольный вид – всё это оказалось гораздо интересней сейчас, чем Виктор Саенко, и Православная Сотня, и возможный разрыв с Православной Сотней… Поймав себя на этой мысли, Фима испугался. Сам до конца не понимал чему – но испугался.

– Мне сигарет, – попросил Фима. – Каких-нибудь облегчённых. И зажигалку. Или спички.

– Так ты ещё и куришь! – хмыкнул Саенко. Официантка, помедлив, выдернула деньги из протянутой Фиминой руки, спросила:

– Всё?

– Всё, – ответил Фима. – Извините, если что не так.

Она подозрительно на него покосилась. Когда официантка отошла, Фима сказал, на Саенко не глядя:

– Деньги отца моего. На его сбережения харчуюсь.

– Ну-ну.

Пройдя несколько шагов в сторону лестницы, женщина, стремительно перегнувшись через перила, щёлкнула там каким-то тумблером, и докучливый прожектор погас.

В наступившем мягком полумраке Ефим смог разглядеть Саенко. Тот выглядел и злым, и обрадованным одновременно.

Пусть будет как будет.

Фима смотрел на него так, точно собирался запомнить на прощание. Округло-массивное, простое как картошка лицо. С таким лицом человек, кажется, должен быть тихим и скучным. Но нет, страсть вписана в каждую чёрточку этого лица.

Скорей бы уже уехал. Или останется ночевать в «Весёлом Посаде»?

В их номере стоит кадка с фикусом. Как у Кости Крицына. На восковые спинки листьев накапано по небольшой лунной кляксе. Тюлевая занавеска вплывает в комнату и на миг замирает, дойдя до отведённого ей предела. А когда обвисает, выдохнув прохладный осенний ветерок, грузные листья еле заметно подхватывают движение, и крошечные луны на них нежно пульсируют. Интересно, на крицынском фикусе бывают такие луны? И кто-нибудь смотрит на них?

Снова шаги вверх по лестнице.

Подойдя, официантка положила на стол пачку «Вирджинии» и зажигалку. Грубовато:

– Прошу.

– Спасибо, – мягко ответил Фима, запрокидывая голову в её сторону.

– Да уж пожалуйста.

Она поставила поднос перед ним на стол. Поднос в крупных каплях – вымыла только что. Под краном, наверное, просто открыла кран и подставила поднос под струю. Стала собирать стаканы. Пальцы бледные, сухие, уже заметны складки возле фаланг, через несколько лет эти складки превратятся в глубокие морщины. У неё, наверное, будут очень морщинистые пальцы в старости, с остро выпирающими костяшками. Собрала всё, подхватила снизу поднос, ловко перемахнула его на соседний столик, принялась там собирать посуду.

– Ну, ладно, дружочек, – Саенко поднялся. – Ты побудь здесь минут надцать, подыми на здоровьечко. Мне с батюшкой переговорить надо.

– Да, конечно.

Фима распечатал пачку и закурил.

Отец Никифор ругает его за курение. И Фима даже обещал ему бросить. Но сейчас не сдержался. Да и что теперь-то эти обещания? Сейчас Саенко сообщит батюшке свой вердикт – а отец Никифор, глядишь, и не станет за него заступаться. Всё-таки он духовник Сотни.

Опять этот гвоздём в череп вколоченный вопрос: что дальше, куда?

И всё же Фима верил – верил во всё то, чему научил его Владычный Стяг. Научил главному: жить для дела размером с Россию, не размениваться. И – только идя по пути, указываемому Церковью, его Родина сможет выкарабкаться из мусорной пустыни, в которую забрела. Очнуться от обморока бездуховности. Встать в полный рост. Возродиться для мирового подвига. Ему так неопровержимо доказали это в Стяге, по полочкам разложили: не может быть России слабой – а укрепит её только православный труд.

Где же они – те, кто вдохнул в него эту неодолимую уверенность? Кто всё это затеял? Как к ним пробиться? Долго ли оставаться ненужным, лишним, бездельным? Вернётся ли то, что так радостно начиналось?