Домик в Армагеддоне

За всё время своего пребывания в Солнечном так ни разу и не поговорил он со священником. Хотел, конечно, да как-то не доходило. Поначалу, когда Степану Ильичу разрешено было здесь остаться, он полагал, что теперь священник неминуемо займёт в его жизни важное, возможно центральное место. «Такое же, как в жизни Ефима», – предвкушал Степан Ильич. Он как умел подготовил это место, расчистил от того, что могло помешать грядущему переустройству сознания – постарался освободиться от скопившихся за долгие годы обрывочных знаний то ли о православии, то ли о христианстве в целом, которые были ему в общем-то очень дороги, но которые могли оказаться неточными, даже ложными. Могли встать между ним и Ефимом. С тем же трепетом, с которым шёл сюда к сыну, он готовился к беседам со священником – испепеляющим, как лихорадка раскаяния, изнурительным, как труд покаяния. Опасного прикосновения веры, которое Степан Ильич переживал в самые трудные минуты – когда шёпотом просил прощения… кажется, у Ефима… или уже не у него… этого прикосновения он ждал и от общения с отцом Никифором. Не дошло, нет. Сам не решился, а отец Никифор в свои приезды чаще всего вот так же укрывался в своей комнатушке.

С удивлением Степан Ильич разглядел вскоре, что здешний мир вообще строится из вполне земных, внешних вещей – а вера тут как бы и ни при чём. Бога в этом доме вспоминали исключительно в разговорах о грядущем величии России, управляемой, насколько мог понять Степан Ильич, глубоко верующим, воцерковленным президентом. Тогда говорили: «Бог даст», «во славу Божью», «одолеем с Божьей помощью», «настигнет Божья кара». Православием здесь бряцали как оружием. Часто проклинали его врагов, которых делили на нехристей и христопродавцев. А рассуждая о его скорой победе, то и дело переходили на шуршащую газетную речь: «патриоты», «Дума», «возрождённая Россия». Всё это сильно огорчало Степана Ильича: он чувствовал, что ему никогда не увлечься этой замысловатой игрой, смешавшей храм и политику, – а он так хотел сблизиться с Фимой, пойдя за ним до конца.

Дверь оказалась не заперта. Степан Ильич постучался, и ему послышалось – священник ответил, приглашая войти. Степан Ильич распахнул дверь, но оказалось, что отец Никифор разговаривает по телефону и, судя по сосредоточенному виду, скорей всего не думал отвечать на его стук. Степан Ильич замялся на пороге, решая, уйти ли с чашкой или поставить её на стол возле компьютера. Но отец Никифор, бросив в трубку: «Сейчас спрошу, Ваше Святейшество», обратился к Степану Ильичу: «Какой номер дома здесь? Вылетело».

– Двадцатый. Тихая, двадцать. Священник сказал в трубку:

– Тихая, двадцать. Всенепременно. Да, Ваше Святейшество. Благодарствуйте.

Положил трубку и крепко растёр ладонями щёки. Пригладив раскосмаченную только что бороду, поднялся навстречу Степану Ильичу:

– Проходите, что же вы.

Степан Ильич сделал шаг, отделявший его от священника, и протянул ему дымящуюся чашку. Завитки пара, заметил Степан Ильич, движением воздуха прибило внутрь чашки, тонкими струйками потекли они вдоль фаянсового борта, но, как только рука остановилась, распушились и снова, трепыхаясь, полетели вверх. Он любил вот так понаблюдать за паром. Интересно, получится ли когда-нибудь рассказать об этом Фиме – каким разным бывает пар над чайными чашками.

– Попейте, батюшка. Так и не позавтракали ведь.

– Спасибо. Да вы поставьте, поставьте, я возьму, – ладонью указал на компьютерный столик.

Степан Ильич поставил туда чашку, извинился:

– Не сообразил, чтоб на блюдце. Невежда.

– Попью. Я и сам подумывал уже. Сушь во рту невозможная.

Замялись.

Догадавшись, что Степану Ильичу не хочется уходить, отец Никифор усадил его в кресло, сам сел напротив на офисный стул, стоявший возле компьютера. Взял чай, осторожно сделал первый пробный глоток. Вернув чашку на место, сказал:

– Вы бы уходили из дома. Вас выпустят и ничего плохого не сделают. Может быть, документы проверят, вопросы позадают.

– Я не стал бы ни о чём таком им говорить. Собственно… и не о чем.

Отец Никифор повёл плечами – то ли в том смысле, что не сомневался в благородстве Степана Ильича, то ли согласился, что не о чем.

Степан Ильич пригладил волосы, откашлялся.

– Я уйти не могу. Ефим…

Отец Никифор уважительно сдвинул брови:

– Я знаю вашу историю. Помоги вам Бог на вашем пути.

– Спасибо. Жаль, что мы с вами никогда не разговаривали, – ответил Степан Ильич и подумал: ведь ему надо было благословения сейчас попросить, когда священник сказал: «Помоги вам Бог»… и точно невежда…

– Да, не доводилось, – промолвил отец Никифор. – Успеется ещё, надеюсь.

– Конечно.

Степан Ильич снова пригладил волосы.

– Скажите, батюшка… так долго всё тянется… что дальше-то? Что вы решили?

Неожиданно для Степана Ильича отец Никифор ответил взволнованным, полным доверительных ноток голосом – даже наклонился слегка поближе: