Доминион

– Ну, испанские военные утверждают, что хотят остановить хаос и навести порядок, – с жаром проговорила Айрин. – К тому же мы не вправе поддерживать насилие ни с какой стороны. Нам нужно держаться собственных принципов.

– Знаю, – ответил молодой человек. – Но это… это трудно, если видишь, как фашисты принижают простой народ.

– Так что вы предлагаете делать? Вооружаться против Гитлера, как призывает этот одержимый поджигатель войны Черчилль?

Лейборист покачал головой:

– Я не знаю. Все так сложно. Но это просто ужасно – смотреть, как фашистские и националистические партии берут власть во всей Европе. В четырнадцатом году был разгул национализма, все размахивали флагами, вам казалось, будто люди усвоили урок и поняли, к чему это ведет. Но теперь…

Голос, сдавленный от горечи, изменил ему. И тогда слово взял Джим.

– В окопах по ночам иногда бывает по-настоящему тихо. Люди этого не осознают. А потом на немецкой стороне начинают говорить пушки, где-то на линии фронта. А я обычно сидел и гадал – что, если звук приблизится, если снаряды начнут падать на нас? А еще представлял, как молодой парень вроде меня обливается потом, загоняя в пушку один здоровенный снаряд за другим. Такой же парень, как я. Именно в такую ночь я осознал, что война – это абсолютное зло. Это понимание приходит не в разгар битвы, а в спокойные минуты, когда есть время подумать.

В комнате повисла тишина. Молодой человек потупил взгляд.

Однако после начала испанской войны движение за мир уже никогда не было прежним. Подобно большинству пацифистов, Сара считала себя прогрессивной, но теперь некоторые начали клеймить пацифистов как слепых идиотов, даже реакционеров. Приближалась война, фашизм маршировал, и нужно было стать на чью-либо сторону. Они с Айрин ходили на снятый по книге Уэллса фильм «Облик грядущего», и после этого ее преследовали картины летящих строем бомбардировщиков, облаков газа, кучек людей, пытающихся выжить среди осыпаемых бомбами руин. Сара вспоминала, как после аннексии Австрии Германией, уже став учительницей, она пыталась объяснить тринадцатилетним девочкам смысл политики умиротворения Чемберлена.

– Я не говорю, что Гитлер – хороший человек, но у Германии есть основания быть недовольной. Почему бы им с Австрией не объединиться, раз обе страны этого хотят? Умиротворение означает попытку сгладить обиды, уладить разногласия, а не растравлять их. Разве это не разумная политика?

И тем не менее, видя в новостях, как австрийских евреев выгоняют из домов и заставляют мести улицы, как солдаты пинают их, она чувствовала… нет, еще не сомнение, но боль.

Для Айрин все было проще. Она была из тех, кто, раз избрав путь, идет по нему – и вступила в Лигу англо-германского взаимопонимания. Там она познакомилась со Стивом и, подобно ему, сделалась горячей поклонницей Гитлера. Сара задавалась вопросом, как сторонник мира может увидеть хоть что-нибудь хорошее в фашизме.

– Гитлер стоит за мир и отличается дальновидностью, милая, – отвечала Айрин. – Не надо верить пропаганде. Все, чего он хочет, – это справедливости для Германии и дружбы с Англией.

Сара обратилась за советом к отцу.

– Ты права, милая, – сказал он. – Гитлер – мерзкий милитарист. Но если мы пойдем на него войной, то лишь прибегнем к тем же методам, что и он. Чемберлен прав.

Отец говорил тихо, с грустью. В последнее время собрания проводились все реже, Джим зачастую сидел один в гостиной и смотрел в пустоту, и было видно, как он страдает.

Потом пришла осень 1938 года, а с ней – Мюнхенский кризис. Люди орудовали лопатами в парках и на лужайках, сооружая убежища для укрытия от бомб, в школах на окна крест-накрест наклеивали ленты, чтобы осколки не поранили детей. Сара поймала себя на мысли, что гражданские тоже очутились в окопах. В школу доставили партию противогазов, отвратительных штуковин из стекла и резины: большие – для взрослых, маленькие, с мордочкой Микки-Мауса, – для детей. Когда Сара пришла в школу и увидела на столе кучу, из которой таращились пустые круглые глазницы, ей пришлось ухватиться за стул, чтобы не упасть. Другие учительницы с ужасом взирали на маски. Директриса сказала, что им следует показать ученицам, как надевать противогаз.

– Как объяснить нашим крошкам, для чего предназначены эти штуки? – спросила одна из преподавательниц, по щекам которой текли слезы. – Как объяснить, что люди в аэропланах будут скидывать на них начиненные газом бомбы? Почему мы должны это делать?

– Потому что это наш долг, черт побери! – рявкнула в ответ директриса, и голос ее на миг сорвался. – Потому что, если мы не сделаем этого, они умрут. Вам страшно глядеть на это? Посмотрели бы на родильное отделение, где работает моя сестра! Им привезли чертовы противогазы для младенцев!