Доминион

До этого не дошло. Случилось чудо: Чемберлен вернулся из Мюнхена с соглашением, по которому Германия получала часть Чехословакии. «Только ту, где живут немцы, не чехи», – победоносно заявила Айрин. Стив сказал, что, если начнется война, это будет означать финансовый крах Англии – все бизнесмены и банкиры с ужасом смотрят на такую перспективу. «Еще один удар под дых этому милитаристу Черчиллю!» При этих новостях по телу Сары прокатилась волна облегчения, как после приема обезболивающего. Но год спустя, в августе 1939 года, все повторилось из-за Польши: траншеи, противогазы, планы эвакуации. И из радиоприемников прозвучал надломленный голос Чемберлена, сообщившего, что объявлена война. Впервые раздался жуткий вой сирен противовоздушной обороны – пока тревога была учебной, но в следующий раз могла стать настоящей. По всему Лондону можно было встретить людей с мрачными или заплаканными лицами, несшими на усыпление своих кошек и собак – питомцы оказались бы беззащитными при бомбежке. В первую неделю сентября Сара повела унылую вереницу детишек с сумками для противогазов и чемоданчиками к вокзалу Виктория – для эвакуации. Детей провожали матери с заплаканными лицами.

Переключатель надежды и страха снова щелкнул. В месяцы, последовавшие за эвакуацией, ничего не случилось: после захвата Польши Германией не было ни авиационных налетов, ни военных действий. Родители стали забирать детей домой. «Странная война» – так ее прозвали. Кое-кто спрашивал: а зачем ее вести? Войну начали, чтобы защитить Польшу, но Польша была разгромлена, исчезла, ее разделили между собой Германия и Россия. В течение холодной зимы 1939–1940 годов, наблюдая за тем, как дети играют в снежки, Сара снова начала питать надежду. Но в апреле Германия неожиданно вторглась в Данию и Норвегию, и британские войска принялись беспомощно отступать.

Чемберлен подал в отставку, его сменил лорд Галифакс – как раз перед тем, как Германия вступила в Бельгию, Голландию и Францию. И вновь немцы крушили все перед собой, они разгромили французскую армию и заставили англичан, бросив снаряжение, эвакуироваться из Дюнкерка. Голоса дикторов на Би-би-си звучали все более встревоженно, люди снова с опаской начали вглядываться в небо над Лондоном, испещренное теперь аэростатами заграждения. Французы отступали все дальше и дальше. Затем, в середине июня, пришли вести о том, что Франция и Британия запросили о перемирии. Спустя месяц был подписан Берлинский договор – мир, который газеты и Би-би-си охарактеризовали как проявление удивительной щедрости со стороны Гитлера: ни оккупации, ни репараций, Британия, империя и флот сохранялись в неприкосновенности, колонии не отбирали. Единственной колонией, отошедшей к Германии, стало Бельгийское Конго. И никаких немецких контингентов, если не считать большой военной базы на острове Уайт. Германских евреев, бежавших после прихода нацистов к власти, надлежало репатриировать, но об английских ничего не говорилось. Саре вспомнился киножурнал: лорд Галифакс возвращается из Берлина, рядом с ним на заасфальтированной площадке аэропорта – Батлер и Дуглас-Хьюм. Добавив эмоций в аристократический голос, Галифакс объявляет: «Мир, подписанный нами с Германией, продлится, бог даст, навеки». Зал кинотеатра огласили аплодисменты и крики «ура!». Сара ходила туда с семьей – Айрин кричала громче всех, а мать плакала от облегчения. Сара посмотрела на отца, но здоровая половина его лица была с противоположной стороны, и понять, о чем он думает, она не могла.

Год спустя, после начала Русской войны, Галифакс подал в отставку – говорили, что по причине нездоровья; но когда он покидал Даунинг-стрит, на лице его застыла скорбь; ходили слухи, что он выступал против германского «крестового похода». Его заменил престарелый, но задорный и ершистый Ллойд Джордж, назвавший Гитлера величайшим немцем столетия. Поговаривали, что он был не более чем марионеткой. Выступая по телевизору, он казался ожившим реликтом: вставные зубы, щелкающие во время трансляции, растрепанные седые волосы. После его смерти в 1945 году бразды правления принял медиамагнат и член Кабинета министров Бивербрук. Досадливо отмахиваясь от рассказов о творившихся в Европе зверствах, он гордился тем, что мечта всей его жизни о свободной торговле внутри империи наконец осуществилась.

Сара вышла из Вестминстерского аббатства и с удивлением обнаружила, что уже довольно поздно. Закатное солнце играло в сотнях окон Вестминстерского дворца, блики заставили ее зажмуриться. Небо на западе было как на картинах Тёрнера: красная и бордовая пелена. Выплакавшись и помолившись, Сара почувствовала себя лучше, хотя и не верила всерьез, что есть Бог, способный ее услышать.