Доминион

Из окна вагона Дэвид видел ряды плотно стоявших лондонских домов, кирпичных, в пятнах сажи. Над трубами поднимался серый дым, во дворах сушилось белье. Улицы были пустыми. В окне расположенной прямо под ними бакалейной лавки висело приметное объявление: «Здесь принимаются продуктовые талоны». Поезд резко дернулся и втянулся в туннель, но несколькими секундами позже остановился. Дэвид смотрел на отражение своего лица в темном окне. Голова над просторным темным пальто с широкими белыми отворотами. Коротко подстриженные черные волосы прячутся под котелком, видны лишь несколько непокорных локонов. Благодаря округлым, правильным чертам лица он выглядит моложе своих тридцати пяти и кажется обманчиво мягким. Ему вдруг вспомнилось, как в детстве мать постоянно говорила заглядывавшим к ней подругам: «Ну какой милашка, разве не хочется прямо взять его и съесть?» Когда она произносила эти слова со своим резким дублинским выговором, он смущенно сжимался. Всплыло еще одно воспоминание: ему было тогда семнадцать, и он выиграл межшкольный кубок по прыжкам в воду. Вот он стоит на вышке, внизу море лиц, трамплин легонько покачивается под ногами. Два шага вперед, потом полет вниз, к шири спокойной воды, секундный страх и, наконец, возбуждение, с которым он врывается в объятия тишины.

Стив и Айрин ждали на «Виктории». Айрин, старшая сестра Сары, – такая же высокая блондинка, но с ямочкой на подбородке, как у матери. Стив – красавчик на этакий хулиганский манер с тонкими черными усиками: Эррол Флинн для бедных. Черная фетровая шляпа покоилась на густой шевелюре набриолиненных волос – пожимая свояку руку, Дэвид уловил химический аромат.

– Как там государственная служба, старик? – осведомился Стив.

– Живем помаленьку, – улыбнулся Дэвид.

– Все надзираете за империей?

– Вроде того. Как мальчики?

– Шикарно. С каждой неделей все больше и все шумнее. На следующий год возьмем их с собой, будут уже достаточно взрослыми.

Дэвид заметил тень, пробежавшую по лицу Сары, и понял, что она подумала про их мертвого сына.

– Нужно спешить, чтобы пересесть на поезд до Вестминстера, – сказала Айрин. – Только поглядите, сколько народу.

Они влились в поток людей, направлявшихся к эскалатору. В густой толпе пришлось убавить шаг до бесшумного топтания. Дэвид вспомнил, как в бытность солдатом он вот так же плелся среди усталых бойцов, ожидавших посадки на корабли, которые эвакуировали английскую армию из Норвегии в 1940 году.

Они свернули к Уайтхоллу. Контора Дэвида располагалась сразу за Кенотафом; прохожие все еще почтительно снимали шляпы, проходя мимо памятника – по привычке, хотя таких становилось все меньше: со времени окончания Великой войны минуло уже тридцать четыре года. Небо было серовато-белым, воздух – холодным. Дыхание облачками пара срывалось с губ, когда люди, спокойно и уважительно, занимали места за низким металлическим ограждением напротив белого прямоугольника Кенотафа, перед которым выстроились шеренгой полицейские в толстых шинелях. Некоторые были обычными констеблями в шлемах, но многие были сотрудниками вспомогательных частей особой службы, судя по островерхим шапкам и приталенным синим мундирам. Когда в сороковые годы создавали вспомогательные части, для подавления растущего общественного недовольства, отец Дэвида сказал, что они напоминают ему черно-пегих[2], жестоких окопных ветеранов, которых Ллойд Джордж набирал в помощь полиции во время войны за независимость Ирландии. Все были вооружены.

В последние несколько лет церемония изменилась: служащие больше не выстраивались на площади вокруг Кенотафа, загораживая обзор зрителям, а на плиты тротуара за ограждением положили деревянные помосты, чтобы люди могли лучше видеть происходящее. Это было частью того, что премьер-министр Бивербрук назвал «демистификацией события».

Семейству удалось занять хорошее место напротив большого викторианского здания на Даунинг-стрит, в котором размещалось Министерство доминионов, где работал Дэвид. За ограждениями, по трем сторонам пустынной площади вокруг Кенотафа, уже расположились военные и религиозные чины. Офицеры были в парадных мундирах, архиепископ Хедлем, глава оставшейся верной ему части англиканской церкви – другая часть откололась из-за его уступок режиму, – в роскошном зелено-золотом облачении. Рядом стояли политики и послы, каждый с венком. Дэвид обвел их взглядом. Был тут и премьер-министр Бивербрук с морщинистым, как у мартышки, лицом; уголки его мясистых губ печально обвисли. В течение сорока лет – после того как он переехал в Англию из Канады, сопровождаемый шлейфом бизнес-скандалов, – Бивербрук строил газетную империю и одновременно занимался политическими хитросплетениями, продвигая идеи свободы предпринимательства, сохранения империи и умиротворения среди широкой публики и государственных деятелей. Мало кто доверял ему, никто не собирался за него голосовать, и после смерти Ллойд Джорджа в 1945 году члены коалиции сделали его премьер-министром.