Доминион

Люди в толпе поглядывали на часы, а когда Биг-Бен начал отбивать одиннадцать ударов, разнесшихся по Вестминстеру, все замолчали, сняли шляпы и шапки. Затем, оглушительно громко среди безмолвия, выстрелила большая пушка, отмечая тот миг, когда в 1918 году смолкли орудия. Все склонили голову в двухминутном молчании, вспоминая о страшной цене, уплаченной Британией за победу в Великой войне, или, как Дэвид, за поражение сорокового года. Две минуты спустя полевая пушка на плацу Конной гвардии выстрелила снова, обозначив конец паузы. Горнист затрубил отбой, похоронный сигнал звучал невыразимо тоскливо и печально. Люди слушали молча, подставив обнаженные головы холоду, лишь изредка раздавался чей-нибудь сдавленный кашель. Всякий раз, присутствуя на церемонии, Дэвид удивлялся, как никто в толпе не расплачется или, памятуя о недавнем прошлом, не упадет с воем на землю.

Замерла последняя нота. Затем под звуки «Похоронного марша», исполняемого оркестром Гвардейской бригады, молодая королева понесла венок из маков, выглядевший непомерно большим для нее, возложила его к Кенотафу, застыла со склоненной головой, потом медленно вернулась на место. Настала очередь королевы-матери.

– Слишком молода, чтобы овдоветь, – промолвила Сара.

– Да.

Дэвид ощутил слабый дымный запах и, подняв взгляд в небо над Уайтхоллом, заметил легкую пелену. Ночью ожидался туман.

Остальные члены королевской семьи также возложили венки, за ними – военачальники, премьер-министр и политики, представители правительств стран империи. Цоколь простого, внушительного монумента скрылся под темной зеленью венков с красными маками. После этого немецкий посол Эрвин Роммель, один из участников победоносной кампании 1940 года во Франции, выступил вперед, спортивный, по-военному подтянутый, с Железным крестом на груди, с суровым и печальным лицом. Венок, который он нес, был даже больше, чем у королевы. В центре его на белом фоне была изображена свастика. Возложив венок, Роммель долго стоял, склонив голову, прежде чем отойти. За его спиной ждал своей очереди Джозеф Кеннеди, американский посол, ветеран дипломатической службы. Вдруг позади Дэвида раздался крик: «Долой нацистский надзор! За демократию! Да здравствует Сопротивление!» Что-то пролетело над головами собравшихся и упало у ног Роммеля. Сара охнула. Ступени Кенотафа и полы пальто Роммеля вмиг покрылись красными полосами, и Дэвид подумал было, что это кровь, что кто-то бросил бомбу, но потом увидел, как по ступеням на мостовую скатывается банка с краской. Роммель не шелохнулся. А вот посол Кеннеди в ужасе отпрыгнул. Полицейские схватились за дубинки и пистолеты. Вперед выступил отряд солдат с винтовками на изготовку. Дэвид заметил, что королевских особ торопливо уводят прочь.

– Долой нацистов! – заорал кто-то в толпе. – Мы хотим Черчилля!

Полицейские прыгали через ограждение. Несколько человек в толпе тоже выхватили оружие и лихорадочно оглядывались – это были переодетые агенты особой службы. Дэвид притянул к себе Сару. Толпа раздалась, пропуская полицию; справа от них разгорелась стычка. Дэвид видел, как взметнулась дубинка, услышал, как кто-то крикнул, подбадривая констеблей: «Хватайте мерзавцев!»

– Господи, что они делают? – воскликнула Сара.

– Я не знаю.

Айрин поддерживала Бетти, пожилая женщина плакала. Стив взирал на потасовку, мрачный как туча. Говорили все, кто был в толпе, время от времени шум голосов перекрывали громкие выкрики:

– Чертовы коммунисты, настучите им по башке!

– Они правы, долой немцев!

Английский генерал, худощавый мужчина с загорелым лицом и седыми усами, взял громкоговоритель, поднялся по ступенькам Кенотафа, лавируя среди венков, и призвал всех к порядку.

– Их поймали? – спросила Сара у Дэвида. – Я не вижу.

– Да. Похоже, это всего несколько человек.

– Проклятая измена! – проворчал Стив. – Надеюсь, мерзавцев вздернут!

Церемония продолжилась: возложили остальные венки, архиепископ Хедлем провел короткую службу. Он читал молитву, голос его из-за микрофона отдавался странным, слабым эхом:

– О Господь, призри нас, пока мы вспоминаем храбрецов, погибших в сражениях за Британию. Мы помним легионы тех, кто пал с тысяча девятьсот четырнадцатого по тысяча девятьсот восемнадцатый год, в той великой и трагической схватке, что оставила отметину на нас всех, здесь и в Европе. Боже, вспомни о боли тех собравшихся, кто потерял дорогих им людей. Даруй им утешение, даруй им утешение.