Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение

«Осквернено хитрыми, тайными, невидимыми малокровными вампирами! Не побеждено – только высосано!.. Скрытая мстительность, маленькая зависть стали господами!» [917] Ницше оплакивал хищников Античности со страстью профессора, посвятившего жизнь изучению их цивилизации. Он восхищался греками не вопреки их жестокости, а именно из-за неё. Его взгляды были так далеки от представлений о Древней Греции как о земле сияющего рационализма, что шокированные студенты отказывались посещать его занятия. Ницше, как и де Сад, ценил в древних их умение получать удовольствие от причинения страданий, превратить наказание в праздник, продемонстрировать, что «в те времена, когда человечество не стыдилось ещё своей жестокости, жизнь на земле протекала веселее, чем нынче, когда существуют пессимисты» [918]. Сам Ницше был близоруким и болезненным человеком, страдавшим от тяжёлых приступов мигрени, но это не мешало ему восхищаться древними аристократами и их невниманием к больным и слабым. Он полагал, что общество, ставящее в центр жалких, само становится жалким – и именно поэтому объявил христиан зловредными кровопийцами. Недовольный тем, что христианство усмирило римлян, он сожалел и о том, что оно присосалось к другим народам. Сильнее, чем немцев, Ницше презирал только англичан; от национализма он был настолько далёк, что в двадцать четыре года отказался от прусского гражданства, да так без гражданства и умер; и всё же судьба далёких предков его печалила. До прихода Бонифация в лесах Саксонии жили люди, чья жажда ярких, насыщенных ощущений делала их хищниками не хуже львов – они были племенем «белокурых бестий». Но потом явились миссионеры. «И вот он слёг, больной, жалкий, озлобленный на самого себя; полный ненависти к жизненным порывам, подозрений ко всему, что было ещё сильным и счастливым. Словом, „христианин“…» [919] Диксу, переносившему все крайности Западного фронта, не нужно было почитать Вотана, чтобы чувствовать себя свободным.

«Даже войну, – записал он у себя в дневнике, – следует считать естественным явлением» [920]. Она была пропастью, над которой человек становился канатом, натянутым между животным и сверхчеловеком. Сражаясь близ Соммы, Дикс не видел причин отказываться от такой философии. И всё-таки она могла показаться бледной. Немногие солдаты в траншеях задумывались, как Ницше, о том, что, может быть, нет ни истины, ни ценности, ни смысла самого по себе, – и только осознав это, человек перестаёт быть рабом. Насилие, принявшее невероятные масштабы, обескровило Европу, но не сделало большинство её жителей атеистами. Напротив, оно утвердило их в вере. Как иначе можно было осмыслить такой ужас? Как часто случалось прежде, среди горя и резни многим христианам показалось, что граница между землёй и небом завораживающе тонка. Война затягивалась, за 1916-м наступил 1917 г., чувствовалось приближение конца времён. В португальской деревне под названием Фатима несколько раз наблюдали явление Богоматери, пока на глазах у огромной толпы солнце не начало танцевать, словно исполнилось пророчество Книги Откровения о том, что на небе явится великое знамение: «жена, облеченная в солнце» [921]. В Палестине британцы одержали решительную победу в месте Армагеддон и отвоевали у турок Иерусалим. В Лондоне министр иностранных дел издал декларацию, поддержав создание на Святой земле национального очага для еврейского народа. Многие христиане сочли, что это предвещает Второе пришествие Христа.

Но Христос не вернулся, и мир не рухнул. В 1918 г. германское командование предприняло масштабную попытку разгромить противников раз и навсегда. Грандиозная операция получила название «Михаэль» в честь архангела Михаила. Натиск достиг пика – и ослаб. Восемь месяцев спустя война была окончена. Германия запросила мира. Кайзер отрёкся от престола. Отто Дикс вернулся с фронта. В Дрездене он рисовал изувеченных офицеров, истощённых детей и измученных проституток. Повсюду он видел нищих. Перекрёстки облюбовали банды агитаторов: коммунистов, националистов, босых бродяг, предрекавших конец света и призывавших человечество родиться заново. Диксу ни до кого из них не было дела. Если ему предлагали вступить в политическую партию, он отвечал, что скорее пойдёт в бордель. Он по-прежнему читал Ницше. «Страшнейшее землетрясение вызовет и огромную потребность одуматься, а вместе с тем возникнут новые вопросы» [922].

Тем временем в подвалах, пропахших пивом и потом, мужчины с пронзительными голосами вещали о евреях.

Триумф воли