Домой!

Рабочий день подходит к концу, и меня везут в garde a vue. Машина переваливает через мост, заворачивает к chateau бретонских герцогов, здесь на лужайке у замкового рва мы часто пили пиво, и еще тут вечерами собираются поваляться на травке нантские музыканты, жонглеры и просто кто ни попадя (я даже выворачиваю шею, пытаясь разглядеть знакомые лица), потом мы едем по набережной Эрдра, где стоят на причале корабли, переделанные много лет назад в плавучие дома, возле каждого маленькая калитка в ограждении, сходни и даже почтовый ящик, сворачиваем налево - и вот самая что ни на есть тюрьмецкая тюрьма, с колючей проволокой и металлическими воротами.

«К сожалению, сегодня ночью вам не удастся хорошо выспаться, но завтра все будет по-другому», извиняющимся тоном говорит очкастый.

Дежурный офицер приказывает мне вытащить шнурки из ботинок, обыскивает, создает подробную опись содержимого сумки («Коробок спичечный, одна штука…») и отводит в камеру. Толстая решетка между камерой и коридором, обшарпанные стены, исписанные руготней («Франция – дерьмо»), узкая скамейка, шерстяное одеяло. Перед тем как закрыть замок, дежурный дает мне сэндвич с рыбой и бутылку воды. В общем, ничего страшного, конечно, но сам вид решеток, желтовато тусклый свет тюремной лампочки и полное безделье пробуждает мои старые кошмары – я всегда боялся тюрьмы, особенно после того как пару раз носил передачки в московский следственный изолятор, стоя в рассветной очереди притихших от горя женщин, где издали пахнуло тюремным воздухом - и мне хватило.

Я бессмысленно вышагиваю кругами по камере, пытаясь унять подергивание параноидальных мыслей. А вдруг они найдут подделанные документы? – да нет, ерунда – слушай, это ж всего на одну ночь, что ты – может зря я им сказал что мой паспорт у Алика, придут, а там куча нелегалов – да нет сейчас там никого – хрен еще когда буду по Москве с ганджибасом на кармане ходить – ну что за бред спать надо ложиться... А еще у меня включается чувство противоречия, заставляющее строить нелепые планы избежания депортации, так что мне даже пару раз приходится останавливаться и напоминать себе, постой, ты ведь сам хочешь вернуться, правда? Что помогает ненадолго, но потом металлическая очевидность решетки бесит вновь, и я даже высовываю из нее руку в коридор, по плечо окунаясь в недоступное.  Вдобавок ко всему, проходящий мимо надзиратель усматривает нарушение порядков небесной канцелярии в факте ношения мною очков, и снимает их с меня, во избежание. И эта беспомощность лишенного опоры очкарика, унижение неожиданное, и потому самое действенное, окончательно приводит меня в отвратительное расположение духа, и я решаю - ну все к черту, и устраиваюсь на скамеечке, закутавшись в вонючее одеяло.

Но какое там. Начиная с одиннадцати вечера коридор то и дело взрывается пьяными воплями («Пидары, билядь, пи-да-расы!!! Я вашу маму ебал, козлы!») (вечер пятницы) и  очередную порцию упирающихся пьяных арабов разводят по камерам.

Первого воина Аллаха в мою камеру впихивают, когда мне только-только удалось задремать.

Для начала он начинает дубасить ногой в дверь и орать про пидоров, и голосит так без передыху минут пятнадцать. Спать становится невозможно, но вставать и обсуждать сексуальную ориентацию французской полиции тоже неохота. И так всю ночь. Один раз к нам заталкивают пьяного деда-француза, который рассмешил меня тем, что на рассвете, когда его отпускали, гордо заявил: «Да, мсье, ici, c`est pas chez moi!» (я живу не здесь!) – потом появляется мрачный арабский подросток, усаживается в углу на корточках и каждые пять минут издает длинный разбойничий свист, и из другого конца коридора ему вторит приятель. Иногда они перекрикиваются. «Саид!» «Азиз!» «Саид!» «Ази-из»! Короче, надоел весь этот цирк ужасно, очень хотелось спать, и в попытках хоть как-то заснуть я домучился до рассвета.

Наконец, утром пришел дежурный надзиратель и вернул мне очки. Серая расплывчатость уступила мне очертания предметов, но картина не стала из-за этого привлекательней. За мной пришли двое полицейских, давешний очкарик и второй, представительный господин с бородкой, немного чеховского вида, но здоровый как лось.

«Здравствуйте, мой друг, как дела?» (ох уж это французское «Ça va?”). Отвечать было неохота и я пробурчал «угу», растирая заспанную рожу.

«Ну как, вы готовы ехать за паспортом?» (Еще вчера,чистосердечно признаваясь во всех грехах, я рассказал, что паспорт лежит дома, потому что это помогало ускорить отправку – не надо было устанавливать мою личность через посольство. К тому же надо было отдать Алику единственный ключ, и так непонятно, где он сегодня ночевал).

«Поехали»