Домой с черного хода

Аля! Низкий красивый голос. Как она пела цыганские романсы. Вот и тогда, на выпускном вечере:

Мы с тобой цыгане, Если жизнь обманет, Мы не станем слезы лить…

Алю жизнь обманула. Жестоко обманула. Когда она, направляясь в Бразилию, проезжала Тяньцзин года два тому назад, и я встретилась с ней, от ее великолепного голоса почти ничего не осталось. А остатки она прокуривала, пропивала, прокрикивала с каким-то неистовством, с ожесточением…

— Да ведь это я?

Конечно я. На верблюде, с развевающейся вуалью. В то время я мечтала стать историком, археологом, путешественницей.

— Ты, — подтверждает Олег. — Ну, как?

— Олег, смотри — Жорж со шпагой в руке. Мушкетер…

Он и был мушкетером — членом белой мальчишеской организации, которая называлась «Мушкетерской». Чёрные брюки-клеш, черные рубашки апаш. Талии перетянуты, брюки хлопают при ходьбе…

— Детские игры, кончавшиеся иногда очень печально. Мы с тобой ходили в больницу, когда его избили в драке?

— Со мной, со мной.

Огромная неуютная палата городской больницы. Кроватей двадцать, а то и больше, и на всех бледные изнуренные люди. В глубине у стены Жорж с забинтованной головой, рука в лубке, синяки и кровоподтеки. Это было время страшных драк «белых» и «красных» мальчишек. С одной стороны «мушкетеры», «черное кольцо», «тринадцать», с другой— комсомольцы, отмольцы, просто «затонские». В сердцах у всех кипела ярость. Одни хотели мстить за поражение отцов в битве за правое — по их мнению — дело, за неуверенность-в будущем, за потерю родины. Другие защищали видение удивительной, справедливой будущей жизни — жизни, где не будет ни бедных, ни богатых. Они знали: кто не с ними — тот враг, того надо бить. Правда, большинство из них, вернувшись в Советский Союз пекле продажи Китайской Восточной железной дороги японцам, сами будут объявлены врагами народа, врагами своей удивительной справедливой родины, но тогда все это было еще в будущем, только в перспективе, а в настоящем были драки, драки, драки при снисходительном попустительстве китайской полиции, страшные драки, оканчивающиеся для иных увечьями, переломами и даже смертью.

Мы стоим в замешательстве у кровати Жоржа. Он пытается что-то сказать, но распухшие губы шевелятся с трудом, и он устало закрывает глаза. Оставив на ночном столике бутылку с морсом и какие-то фрукты, мы на цыпочках идем к двери, и тут я вижу, что с дальней кровати кто-то делает мне знаки, подзывает. «Подожди меня в коридоре», — говорю я Олегу, — «это наш знакомый».

Я уже узнала его и не хочу, чтобы и Олег узнал. Володя. Они живут через дом от нас; его отец — инженер — и моя сестра работают в одном отделе Управления КВЖД. Только его отец советский, и Володя учится в коммерческом училище. Несколько лет тому назад мы были очень дружны, менялись книгами, катались на катке еще у одних соседей, но потом политика развела и нас. Наверное, пострадал в той же драке. Тоже разбитое лицо, перевязаны голова и грудь.

— Пожалуйста, — свистящим шепотом говорит он, — зайди к нам — или попроси свою сестру зайти — скажи маме, что я жив. До сих пор ко мне никто не приходил, значит, они не знают. Скажи, чтобы не пугались, когда увидят. Ничего особенно плохого.

Я киваю головой, дотрагиваюсь до его руки…

— Господи, Боже мой, — говорит худой желтолицый старик с большой бородой, лежащий на соседней койке. — Что же это творится на белом свете. Калечат и калечат друг дружку. Хоть бы вы, девицы, их удерживали. Ведь зло-то беспричинное держат один на другого. Не иначе сатана их толкает.

Я еще раз киваю Володе, старику и быстро иду к дверям и к Олегу. Он вопросительно смотрит на меня, но ничего не спрашивает. Догадался.

Также вопросительно смотрит он на меня и сейчас.

— Что с тобой? Я тебя второй раз спрашиваю. Ты слышала о конце Жоржа?

— Нет. О конце? Он умер?