Домой с черного хода

— Нет, конечно! И японцы это прекрасно знали. Если они кого-то действительно подозревали, эти люди из тюрем живыми не выходили. Просто хотели терроризировать русское население, сделать его абсолютно послушным. А, может, злость срывали за свои военные неудачи. Тоже ведь приятно. Как бы то ни было, за время допросов и уговоров Сашка лишился всех зубов и двух пальцев — а он ведь, если ты не забыла, был пианистом. Я же стал калекой. Нас выпустили незадолго до конца войны. Конец войны! Ну, да ты представляешь себе, конечно. Восторги, слезы, встреча советских войск, музыка, флаги, советские маршалы на Вокзальном проспекте, парад. Всюду в гостях офицеры и солдаты… Первое время все было прекрасно. А потом подтянулось НКВД, или СМЕРШ, или еще не знаю кто. И сразу же стали исчезать люди. Добиться, где они, что с ними, почему их взяли, было невозможно. Ну, мы понимали, в прошлом у некоторых могли быть грешки, японцы ведь в мерах не стеснялись, могли и вынудить кое-кого к «неблаговидным поступкам». Но нам-то бояться нечего. Так думали мы. Однако, мало-помалу стали исчезать такие же, как мы, люди, пострадавшие от японцев, сопротивлявшиеся им. Слухи делались страшнее и страшнее. Брали обычно незаметно. На улице. Или когда никого не было дома. Не знаю, кто первый придумал, но те, кого брали дома, стали оставлять записку: «Ушел по делам. Не знаю, когда вернусь домой». Все ясно — НКВД. Такую записку нашла и Сашкина жена, вернувшись с работы. Тесть мой был человек решительный, он моментально связался с одним китайцем, бывшим служащим нашей концессии, и тот приютил меня у себя в домике на станции Маоэршань. А среди знакомых — на случай, если интерес проявят и ко мне — распространили слух, что меня тоже забрали. НКВД действительно мною поинтересовалось, “но как-то вяло, один раз. Решили, наверное, что я правда нахожусь уже в сибирском лагере. У них ведь тоже неразбериха была. Всех разве упомнишь, разве запишешь…

— Но зачем это?

— Зачем? Детский вопрос. Тоже, может быть, страху нагнать хотелось, пугнуть непуганых. А, может, служебное рвение. Может, для комплекта не хватало. Не знаю… Как бы то ни было, в Маоэршане я пробыл до ухода советских войск. За это время моя жена сошлась с каким-то офицером, у нее родился ребенок, мальчик, и сейчас она едет в Союз в надежде разыскать этого типа. А я сижу и жду визу в Бразилию. Вот и все.

— Но ведь все это было до смерти Сталина. Теперь Сашу, наверное, выпустят. А ты будешь где-то в Бразилии.

— Сашкина жена едет. Собирается. Хотя никаких вестей от него до сих пор не получала. Да и никто не получал. А знаешь, сколько их увезено!.. Но я не поеду. Не могу. Я мечтаю попасть в какое-нибудь тихое-тихое местечко, где будет тепло и зелено, — щека у него снова начинает подергиваться. — И не будет политики, никакой политики, только деревья, трава, речка, какая-нибудь работа — должна же найтись для меня какая-нибудь работа в лесу… И где не будет ни японской жандармерии, ни гестапо, ни… Говорят такие места в Бразилии есть…

— Тише, тише, успокойся, — бормочу я, сжимая и гладя его руку. Но проходит минута или больше пока, справившись с собой, он снова улыбается мне.

— Прости меня! Ведь вот же болван! — Думал прийти повспоминать гимназические годы, развеселить тебя, эту штуку приволок, — он кивает на лист ватмана. — А, вместо этого, черт знает, что получилось. Больше не сорвусь, честное слово.

— А что ты принес?

— Сейчас увидишь.

Он разворачивает лист пожелтевшего ватмана с обтрепанными краями. На нем изображена бутылка шампанского, только что пустившая в потолок пробку. Вылетевшая вслед за пробкой струя пенящегося вина рассыпается веселыми золотистыми брызгами. В тех, что побольше — черной тушью сделанные карикатурки на тему «наконец-то я могу заняться любимым делом» — двадцать две забавные картинки: шахматисты и лежебоки, балерины и модницы, обо всем позабывшие ученые и автомобилисты…

— Господи! Наш выпуск. Валька-гений к прощальному ужину рисовал. А где он? Что с ним?

— Тоже отбыл на родину за казенный счет. Но у Вальки рыльце, конечно, было в пушку. Он роскошные карикатуры на Сталина рисовал и неосмотрительно показывал их всем желающим. Незадолго до ареста принес мне целый ворох своих рисунков и карикатур, и они вместе со мной пережидали в Маоэршане тяжелые времена. Теперь Сашкина жена часть их — безобидные — захватит с собой в надежде Вальку разыскать. А остальные я заберу в Бразилию.

Мы рассматриваем карикатуры. Вот и Олег, отплясывающий чечетку. Таня Шимановская — внучка и ученица известной русской балерины, сделавшая ослепительную карьеру и погибшая в автомобильной катастрофе, после того как года два блистала на сценах Парижа и Лондона. Вот и наш дорогой «Наточка», склонившийся над испещренным цифрами листом бумаги.

— Ты знаешь, он в Америке, занимается этой новой наукой — как ее, кибернетика, что ли. Говорят, выдающийся ученый.

— Да что ты говоришь? А ведь он несколько лет пороги обивал в советском консульстве, просил дать ему визу. Уехал только, когда ему категорически отказали.

— Обидно. А это Аля.