Домой с черного хода

А утром, когда мы просыпаемся, эшелон стоит на неизвестном полустанке. С обеих сторон расстилаются луга и от красоты буквально захватывает дух. Поле пламенеет, сплошь покрытое желто-красными полыхающими на солнце цветами. В моем детстве они назывались жарками, и я не видела им подобных в Китае, даже на роскошных лугах западной ветки железной дороги. По громкоговорителю объявляют, что поезд простоит здесь не менее шести часов, и сразу же из теплушек на путевую насыпь начинают спускаться, выпрыгивать, осторожно слезать их обитатели.

Через несколько минут поле оживает. Чуть левее протекает речка с песчаными отмелями, со старыми клонящимися к воде ивами — сбившись на берегу семьями, они образуют чудесные, уютные уголки. В излучине речки купаются под присмотром взрослых дети, вдоль берега кипит стирка, разводятся костры, звучат веселые голоса, и трое мужчин из соседней теплушки, зайдя вверх по течению, безуспешно пытаются наловить самодельным бреднем рыбы к обеду. Настоящий пикник.

Постирав, искупавшись и накормив свое семейство, я сажусь в тени ивы, — прислонившись спиной к ее стволу и выставив на солнце ноги. Боже мой, как хорошо! Над ухом лениво жужжит какое-то насекомое, но это ничего, это даже убаюкивает. Сейчас я усну и буду спать долго-долго. Чьи-то шаги. Я медленно открываю глаза. Рядом стоит начальник эшелона Василий Михайлович. Маленький, с простоватым худым лицом, с неглупыми внимательными глазами. В отличие от громогласного Сашки он немногословен и спокоен.

— Разбудил вас? — говорит он.

- Да нет, Василий Михайлович, просто так хорошо, что двигаться не хочется.

— Это верно. — Он опускается рядом со мной на траву, и я только тут замечаю, что на левой руке у него не хватает трех пальцев, а на правой — двух.

— На севере воевал, — говорит он, проследив мой взгляд, — обморозился. Вот и ищу, чем бы поинтересней заняться с тех пор. Я ведь слесарем был. Седьмого разряда. А теперь в Барнауле в сельхозуправлении работаю, бумажки перебираю. С осени, думаю, на агрономический пойти, на вечерний. Все настоящая работа.

— Вы до самого конца войны воевали, Василий Михайлович?

— Нет, в сорок четвертом в негодность пришел… А я что спросить вас хотел, — резко меняет он разговор, — у вас муж перед самой репатриацией умер, что ли?

— Нет, Василий Михайлович, полтора года назад.

— И вы одна на такое решились?.. Я хочу сказать, — быстро поправляется он, — может, лучше было вам погодить. В Китае-то, поди, все обжитое, привычное, а здесь трудно будет вам поначалу…

— В Китае остаются сейчас только те, кто решил ехать в Америку, в Австралию, в Бразилию, другие страны. А те, кто хочет вернуться на родину, не могут откладывать отъезд на неопределенное время. Я должна была ехать.

— Это как понять, в Америку или в Австралию? Захотел, сел да поехал — так что ли?

— Ну не совсем так просто. Но все эти страны имеют в Китае свои представительства. Туда пишут заявления и через какое-то время получают визы и уезжают.

— Чудеса! Да ведь Китай вроде бы нашего курса придерживается. Что же он такое разрешает?

— Не знаю, Василий Михайлович. Знаю только, что едут люди и туда. И немало их.

— Пожалеют, наверное. А вот вам лично приходилось встречаться с американцами или там с англичанами?

— Я ведь работала в американских и английских конторах, Василий Михайлович.

Взгляд у него становится слегка настороженным, и я внутренне подбираюсь.

— То есть, как работали? Почему?

— В таких городах как Тяньцзин, Пекин, Шанхай… — ну и другие… до войны — да и после — было очень много иностранных фирм и банков и работать собственно можно было только там. Китайцы на работу принимали редко. И только некоторых специалистов. А специальность приобрести было трудно. Так что большинство русских работали в иностранных конторах. Я знаю английскую стенографию, машинопись. А последнее время была переводчиком в нашей, советской газете.

— И английский язык, стало быть, знаете?

— Знаю.

— Что ж, это тоже специальность. В городе, конечно, не в деревне.

— Да, я понимаю. Ну, на месте видно будет, чем я смогу заняться.

— Чем-нибудь уж займетесь, это точно. Человек вы, видать, грамотный. А скажите, Вера Константиновна, американцы с нами сильно несхожи?

— Я бы не сказала. Всякие они — и добрые, и злые, умные и глупые. Но в большинстве приветливые. С ними легко.

Может зря я это говорю? Может, лучше было бы смазать губы слегка горчицей.

Но Василий Михайлович как будто стряхнул настороженность. В глазах у него искренний интерес.

— А китайцы — какие они?

— С китайцами у нас много разного — в обычаях, в понятиях, в правилах поведения… а, в общем, они тоже всякие.

— Занятно все это. Если бы я в сорок четвертом не обморозился, тоже может, заграницей побывал бы. Посмотрел бы своими глазами.

— Вы, стало быть, тоже могли в Америку уехать? — спрашивает он, помолчав.

— Думаю, что могла бы.

— И другое, значит, выбрали. Трудно будет одной, но помаленьку, надо думать, освоитесь. Дети у вас хорошие, заботливые.

— Дети хорошие, это правда.

Он встает.